Но я клянусь, что не убивал ее.
По крайней мере, наутро я мог бы поклясться в этом. Тогда я был ошеломлен, как и все.
Я также не дотрагивался до Селены Монтегю. Я могу поклясться и в этом. Я даже не помню, что делал в ту ночь. Я пил. Меня никогда не интересовала Селена, и, даже пьяный, я не мог бы заставить себя заинтересоваться ею.
Я думал об этом все время, пока мои мысли не стали бесконечно кружиться в мозгу. Я просыпался ночью в холодном поту от кошмаров. Неужели я схожу с ума? Я заколол Фанни, даже не зная, что я сотворил?
Я не видел Фулберта живым в день, когда он был убит. Меня не было дома, когда он приходил, и когда я вернулся, мой слуга сказал мне, что проводил его наверх. Я нашел его в зеленой спальне, но он был уже мертв — лежал лицом вниз с раной в спине. Но, помоги мне боже, я не помню, чтобы это сделал я.
Я спрятал его. Я был напуган. Я не убивал его, но знал, что будут обвинять меня. Я затолкал тело в дымоход. Он был удивительно легким, когда я поднял его, даже несмотря на то, что это был мертвый вес. Было очень неудобно заталкивать его в эту дыру, но там есть специальные ниши, сделанные для трубочистов, и мне удалось воспользоваться ими. Я закрепил тело в нише. Думал, что оно останется там навсегда, если я запру комнату на замок. Я совсем не думал о весенней чистке труб и не подумал также, что у миссис Хит есть ключ от всех комнат.
Может быть, я сошел с ума. Может быть, я убил их обоих, но мой мозг так затуманен и так болен, что я не ведаю об этом. Я раздвоен, я — два человека. Один измучен, одинок, полон сожалений, не знает другую половину, преследуем ужасами; другой… Бог или дьявол знает что. Дикарь, безумец, убивающий снова и снова…
Смерть — лучший выход для меня. Жизнь — не что иное, как забытье между опьянениями и убийствами, совершенными другим «я».
Я сожалею о Фанни, мне беспредельно тяжело думать, как я с ней поступил. Это все, что я знаю о том, что совершил.
Но если я убил ее или Фулберта, то это была моя другая половина, существо, которое я не знаю. Впрочем, по крайней мере, оно умрет со мной.
Питт отложил записку. Он уже привык к своему извечному чувству жалости к людям, щемящей тоске внутри, боли, от которой не существует лекарств.
Томас вышел из комнаты на лестничную площадку. Через парадную дверь входили и выходили полицейские. Им предстояла долгая процедура медицинского обследования, осмотра одежды, записи свидетельских показаний. Питту все это было неинтересно.
Вечером он рассказал обо всем Шарлотте, когда, в конце концов, попал домой. Не потому, что ему надо было выговориться, а потому, что это имело отношение к Эмили.
В течение нескольких минут Шарлотта молчала, затем медленно опустилась на стул и тихо выдохнула:
— Бедное создание. Бедная измученная душа.
Томас сел напротив нее, глядя ей в лицо, пытаясь забыть Халлама и все, что связано с Парагон-уок, стараясь вычеркнуть эту историю из головы. Они долго молчали, и наконец Томасу стало немного легче. Он начал думать, что им нужно сделать, когда все закончится и у него образуется какое-то свободное время. Джемайма уже подросла, и можно не волноваться, что она легко заболеет. Если погода позволит, они могут прогуляться по реке на одной из экскурсионных лодок, даже устроить пикник на берегу. Шарлотте это очень понравилось бы. Томас ясно представил себе, как ее цветастая юбка расправлена вокруг нее на зеленой траве, а волосы цвета отполированного каштана блестят на солнце…
Может быть, в будущем году, если тщательно экономить, они смогут даже поехать в деревню на несколько дней. Джемайма уже будет ходить. Она откроет для себя столько чудесных новых вещей — лужицы воды на камнях, цветы вдоль изгороди, птичьи гнезда… все, чему радовался он сам, будучи ребенком.
— Ты думаешь, что его сумасшествие было вызвано потерей жены? — Голос Шарлотты развеял его мечтания и грубо вернул к настоящему.
— Что?
— Смерть его жены, — повторила она. — Ты думаешь, что горе и одиночество иссушили его мозг до такой степени, что он начал пить, что, в конце концов, довело его до безумства?
— Я не знаю, — Томас не хотел думать об этом. — Может быть. Среди его бумаг мы нашли несколько старых любовных писем. Они выглядят так, будто их перечитывали много раз — все сгибы в разрывах… Письма очень личные.
— Интересно, какой была его жена? Она ведь умерла до того, как Эмили появилась в квартале, так что сестра не знала ее… Как ее звали?
— Понятия не имею. Письма не подписаны. Полагаю, она просто раскидывала их по дому для него.
Шарлотта улыбнулась — небольшое, с грустинкой, едва заметное движение губ.