Услышав про бальзамирование и возможную «встречу» с телами болотных людей, Ленчик взбледнул, это даже через дождь было видно.
Сглотнув, он мотнул головой:
– Да в том-то и дело, что не может это к нашей теме относиться. Не солдатское это обмундирование.
– А какое?
– Откуда я знаю, но ткань джинсовая.
Он достал из-за пазухи полиэтиленовый пакет, в котором болталось что-то темное. То ли мокрое, то ли грязное.
– Я вообще не хотел брать, потому что в войну джинсов точно не было, а потом вспомнил, как вы учили, что любая мелочь может иметь значение, и взял. При всех постеснялся спросить, чтобы на смех не подняли. Вот, дождался, пока все спать лягут, чтобы с Павлом Евгеньевичем посоветоваться. Да уснул малеха. От дождя только проснулся.
– Вот и я от дождя проснулся, – кивнул Веретьев. – Ты, Лень, молодец, все правильно сделал. И за спрос у нас никогда ни над кем не смеются, потому что спросить – это лучший способ что-то узнать. Конечно, твоя находка к нашим делам никакого отношения не имеет. Тут места жилые. Мог кто-то из местных в болоте утонуть.
Он снова увидел, как изменилось лицо мальчишки, и решил его пожалеть.
– Ну, или куртку утопить. Ладно, беги спать и не забудь вещи развесить у печки, чтобы до утра просохли.
– А с этим что делать? – В руках Ленька по-прежнему держал пакет с лоскутом ткани. И обесценивать уж его находку совсем Веретьеву не хотелось.
– А это я утром посмотрю. При свете дня.
Мальчишка вприпрыжку убежал в свою палатку, то ли расстроенный, что сделанное им «открытие» оказалось неважным, то ли радуясь, что не обнаружил ничего более страшного.
Веретьев повернулся к Пашке, бормочущему что-то себе под нос.
– Ты чего?
– Да говорю, что странно это все. Я ведь родом из этих мест. Никогда тут у нас на болотах никто не тонул. По крайней мере, на моей памяти. Нас в детстве единственным утопленником пугали – Васяткой Прохоровым. Так не было у того никаких джинсов. Какие джинсы в глухой деревне в середине восьмидесятых? Нас родители стращали Васяткой, ужасов нагоняли, запрещая на болото ходить, но ни про каких утопленников базара не было.
Голос его звучал как-то странно, если бы Веретьев хуже знал своего друга, то, пожалуй, сказал бы, что говорил Паша неискренне.
– А вы ходили? На болота? – поддел его Веретьев.
– А как же. Манило нас сюда со страшной силой. Я ж с детства помню, сколько тут гильз можно было найти, котелков солдатских. А как-то раз мы с друганом моим, Юркой, даже гранату нашли. Хорошо, что без чеки и запала. Притащили ее домой, мать с бабкой чуть в обморок не упали. Всыпали нам тогда обоим по первое число. Меня отец веником отхлестал, так еще ничего, а Юрку – ремнем с солдатской пряжкой, дедовым, неделю потом сидеть не мог.
– То есть ты на этой экспедиции настоял, потому что тебя с детства сюда влекло? – Веретьев улыбнулся, но по-доброму, без издевки.
– Так все мы родом из детства, сам знаешь, – немного смущенно ответил Головин. – Наверное, вот этот интерес к поисковой работе действительно тогда зародился. Это было очень интересно – отнимать у земли ее давно забытые тайны. Будоражило кровь как настоящее приключение. Вот считай, что в этом году я свой гештальт и закрою.
– Из отряда уйдешь?
– Нет, отряд – это навсегда, ты ж понимаешь. Но считать, что большое дело я в своей жизни завершил, буду. По всем счетам заплатил, все долги закрыл. И свои, и чужие. Вот так-то.
– Ну, пока мы живы, мы новые долги копим. – Веретьев пожал плечами. – Это я тебе точно говорю, Паш, ибо много над этим думал. Ладно, хотел тебя сменить, но лучше спать пойду.
Вернувшись в палатку, где по-прежнему на разные голоса всхрапывали, сопели и даже постанывали во сне его верные соратники, Веретьев пристроил сушить к печке куртку, скинул сапоги, влез в свой спальник и через минуту уже крепко спал. На сегодня бессонница покинула поле боя, оставив победу противнику.
Следующее утро встретило таким ясным небом, что оно невольно заставляло сомневаться в том, что у природы вообще есть такое явление, как проливной дождь. Веретьев проснулся, как обычно, в пять утра и чувствовал себя абсолютно выспавшимся, чему не мог не радоваться. Все-таки в экспедиции даже бессонница становилась не такой злобной, и ночной ее визит не привел ни к головной боли, ни к чувству полной разбитости в теле. И за это спасибо.