До окончания премьерного спектакля, включая «бисы» и овации, домой уходить нельзя из-за вероятности вызова к режиссёру. Агнесса, как ни в чём не бывало, с удовольствием доедала хозяйское угощение, умяв сначала клубнику, потом все слои крема и, наконец, бисквит. А заодно и резво болтала с Татьяной. А я-то было подумала, что в гримёрной стены затрясутся под ударами её кулаков и лаконично-неприличное английское слово на букву «f» долго будет витать эхом на этаже…
Чтобы скоротать время, я взялась пылесосить циновки, загодя спросив у девичника, не потревожу ли кого турбощёткой. Все до одной рассыпались мельче маку «Нет, что ты!.. Совсем не потревожишь!.. Большое спасибо!..» И синхронно, как в фигурном катании, подняли подушки с кистями, чтобы расчистить мне поле деятельности. Польза от жирных пирожных была на лицо…
Отгремели овации. У режиссёра ни к одной из нас замечаний не нашлось, и я собралась восвояси после долгого трудового дня. Девичник тепло попрощался со мной, пожелав приятного вечера и сладких снов.
Выходя через служебную дверь, я попала в рождественскую сумятицу снежинок, летящих, словно легковесные белые мотыльки, на неоновые огни к погибели, а влюблённая девушка ловила их и протягивала своему парню, смеясь счастливым серебристым смехом.
Мотыльки летели и на меня. А потом кружились у меня в голове, делая ноги ватными. И спина болела так, будто лондонская леди, расфуфыренная и в бриллиантах, разгрузила товарный состав с углём… До отеля пешком не дойти. А на метро – одна остановка стоимостью в два доллара.
На перронах столпилась уйма зрителей «Камелии на снегу», только что покинувших театр после вечернего показа. То тут, то там слышались ахи и охи, вперемежку с объявлениями в репродукторе и стуком колёс на соседней платформе:
«Ах, Нагао-сан! Ах, несравненный! Он пел ту песню близко-близко и смотрел на меня, поверите?»
«…ох, бедняжка! Удрала от хозяина!»
«…он её – обнимать, а она – ни в какую…»
«Видите, госпожа Като, что делает любовь с сильным полом!»
«Будьте осторожны, на третью платформу прибывает пригородный поезд. Просьба не заходить за жёлтую линию на краю платформы»
«…так ведь отравился! Не вынес измены!»
«Фуджи-сан не замужем… смотрю передачу о ней каждую субботу на канале NHK…»
«Будьте осторожны, с третьей платформы отправляется пригородный поезд»
«Бесспорно, госпожа Като… Мичико-сан красивая, но с лица воду не пить, не так ли?»
«Будьте осторожны, на первую платформу прибывает поезд. Просьба не заходить за жёлтую линию на краю платформы»
«Ох-хо-хо… И то верно… сердцу-то не прикажешь…»
Когда я нечаянно задевала плечом или сумкой зрителей, они смотрели на меня просто как на светловолосую пассажирку. Никто не останавливал на мне взгляда и не шептал за спиной: «Гляньте! Это та леди с бала!» И автографов катастрофически не просили.
Я задыхалась в толпе. Перрон уплывал из-под ног от запутавшихся в мозгах белёсых мотыльков и от панического страха.
Зайдя в поезд и чувствуя вместо ног палочки для ушей из хлопка особой мягкости, я увидела свободное угловое место и почти упала на двух зрительниц, мурлыкающих по соседству. Дамы придержали меня, попросили за что-то прощения и… потеряли ко мне интерес. До следующей станции они чинно смаковали разрыв хозяина Мураниши с невестой Мичико-сан, покачивая головами то ли от стервозности невесты, то ли убаюканные метрополитеном. А рядом с ними, плечом к плечу, замерла распрекрасная леди, правда, без ананаса и не оголённая до копчика. Под софитами она наверняка затмевала шиком-блеском и Мичико-сан, и девушку с камелиями. Но дамы на это чихать хотели…
О да, госпожа Като, несомненно… Ведь красота тут, по утверждению господина Абэ, – врождённый порок.
Глава 5
Сломанная ветвь камелии калечила безупречную симметрию присланного Огава-сенсеем роскошного букета, задуманного флористом в виде феерической оды совершенству. Умирающие красные цветки обессиленно лежали на пушистых гортензиях, внося какофонию в адажио белого с голубым.
Ещё не войдя в гримёрную я поняла, что девичник в отличном настроении, и даже мне, бревну в глазу, не испортить его своим «здрасьте». Татьяна сдержанно попросила любить её и жаловать, а Аска поинтересовалась, как я себя чувствую.
Раз так, то и мне надо бы внести свою лепту в девичий настрой и поставить в главе «шлифовка» жирным курсивом слово «конец». Что бы такое весёлое рассказать из своей печальной жизни? Может, вчерашний курьёз в метро? С наигранной горечью я принялась возмущаться: