Татьяна окончила весёлую болтовню с господином Гото и, едва оглянувшись на меня, вышла из зала. Да и мне надо было «отметиться» у Хории-сан, которая опять что-то обсуждала с продюсером. Потоптавшись невдалеке и видя, что их совещание ещё не подошло к концу, я решила отлучиться в rest room[18].
Нагао-сан сидел в одиночестве на обтянутой коричневым дерматином лавочке, в холле, отделяющем репетиционную сцену и туалет. Всенародный любимец, певец и актёр, как простой студент, орудовал кнопками мобильного телефона, отправляя, видимо, СМС. А чуть поодаль, в кучке, как воробьи на ветке, на дерматине устроились танцоры. Одни держали на коленях ланч-боксы, другие склонились над своими айфонами. Проходя в туалет, я по-дружески махнула парням рукой: «Привет!» Парни скупо улыбнулись.
Время было обеденное и мне тоже хотелось есть. Но я не рассчитала, что застольная репетиция займёт весь день. Репетиционная сцена находилась в глухом месте и до ближайшего кафе было минут пятнадцать быстрым шагом. Так что от обеда я отказалась. Просто купила около туалета, в автомате для продажи прохладительных напитков, кока-колу и направилась обратно в зал.
Я шла по холлу прямо на Нагао-сан, и он уже издалека поедал глазами мои обтягивающие джинсы, усыпанные стразами. Да так, что у меня под ними так-таки запылали огнём body line, а стразы чуть не расплавились. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что у самодостаточного певца и актёра в жизни имелись все привилегии, удовольствия и блага. Единственное, чего ему, по всей видимости, не хватало – это body line со стразами. Вот уж загадка!
Я смутилась и быстренько прошмыгнула в зал. Кажется, кое-что с вопросом о чёрных просторных спортивных костюмах начало проясняться. Я догадывалась, они нужны были не только для свободы движений на репетициях, но и для отвлечения мужской, изголодавшейся части главных действующих лиц, от женских линий и форм, мешающих звёздам вне сцены, в их бесконечной внутренней работе над ролью, а на сцене – для полного перевоплощения в своего героя.
Поборов в себе Еву и испытывая чувство вины перед звёздной частью труппы за то, что мешаю им вжиться в роль, я быстро накинула просторный дождевик, делая вид, что мне холодно.
Хории-сан подошла попрощаться. На послеобеденную читку она не оставалась из-за неотложных дел. Да она мне больше и не нужна. Я и без неё уже знала, каков мой заработок, и сколько она урвёт из него по окончании гастрольных показов! Кроме этого, её указы, инструктаж и шиканье будили во мне повстанческий дух. Таким образом, иллюзий насчёт того, что менеджер, в случае чего, встанет на защиту моих прав и гарантий, у меня не осталось, и надёжнее было бы опереться на товарищеское плечо Америки в лице Марка и Джонни. А они у режиссёрского столика аккурат беседовали с Татьяной Рохлецовой, стоявшей задом к верхам и низам. И этот зад, как легальный паспорт в тесной корочке, был гордо предъявлен таможенному контролю, то есть Нагао-сан и господину Кунинава, только что вернувшимся на свои почётные места. Однако когда в дверном проёме показалась госпожа Фуджи, Татьяна сдала позиции и без промедления отступила к нам, тылам.
Я уткнулась в текст «Камелии». Иероглифы натачивали свои самурайские мечи, готовясь к атаке, и от страха и голода мне стало дурно.
Читка началась. Первая сцена первого акта шла полным ходом, а режиссёр всё не произносил желанные слова: «Госпожа Аш, ваша реплика!» Марк и Джонни подавали голос, перекликаясь по-английски с главным персонажем Нагао-сан.
Я мало что понимала в развитии сюжета. По той простой причине, что не знала, о чём пьеса. Текст её пришёл по почте совсем недавно и содержал в себе двести страниц. Соответственно, их бы я не освоила и за двести лет, а японские друзья не имели времени читать всё это и пересказывать мне содержание.
Я подвела безрадостный итог: в одном из двух своих выходов я была простой статисткой. Хорошо. Зато у меня был козырь – последняя картина второго акта. Там у меня яркие эмоциональные реплики, раскрывающие глубину характера английской леди, её великолепие, пучину дамской психики, искусно прячущую под улыбками ревность к чужому счастью, к чужой, а не своей, помолвке, сожаление об уходящей молодости, скорбь о несбывшихся любовных грёзах.