Пульсирующий душевный канал господина Нагао, как антенна, мгновенно уловил перемену. У лифта, отбросив фарс, он пытал мои глаза: ну сдавайся же! И не мозг пропитанной фальшью английской леди, а тот, от рождения мой, посылал ультразвуковые импульсы: сдаюсь!
– У вас и вправду жар, Нагао-сан?
– И вправду…
Я уже не противилась гипнотическому зову янтарных глаз. Моя ладонь инстинктивно тянулась к плечу маэстро, игнорируя недосягаемость шоу-звёзд. Кейширо-сан, не зная, чего ожидать от распустившей руки поклонницы, машинально дёрнулся на защиту хозяина. Но тот показал жестом «Не лезь!». Губы мои неосознанно произнесли: «Бедняжка!», а ладонь, утешая, гладила кесаря, как равного. Нагао-сан сделал то же самое: погладил мою руку, от плеча к запястью и повторил: «Бедняжка…»
– Can I help you?[74] – на английском нарушила я гармонию во вселенной и многовековую незыблемость греческого алфавита.
– Help me, please![75] – умолял альфа-предводитель немощную омегу.
Наверху, едва я поздоровалась с девушками, Аска спросила:
– Ты уже знаешь, что сегодня в зале будет съёмочная группа?
– Да, только что Накамура-сан сообщил.
– И вся верхушка театральной корпорации придёт на утренний! – горделиво добавила Каори.
По такому случаю девушки упоённо наводили красоту, и отражение их лиц в зеркалах говорило о том, что они себе очень нравятся. Мива сидела впритык к Каори, подальше от меня, и рисовала себе на щеке такую же мушку, как и у меня.
– Температуру измеряла? – закончив операцию, начала экзекуцию она.
– С утра было тридцать девять.
– Измерь, пожалуйста, ещё раз! Градусник приобрела?
– Нашла в чемодане.
Соблюдая концепцию мирного сосуществования, пришлось не перечить и засовывать градусник подмышку. Через несколько минут он показывал тридцать девять и пять. Мива занервничала:
– Неужели нет никаких других симптомов?
Головная боль от допросов Мивы усиливалась, и в виске стреляло! Не буду-ка я заглядывать в зубы дантисту и раскрою правду:
– Си-и-ильное кишечное расстройство! Наверное, это последствия стресса.
Рена тут же отозвалась, сделав большие глаза:
– Какого стресса?
– Через две недели после начала репетиций у меня скончалась мама, – я судорожно сглотнула.
Наступила гробовая тишина. Ни слов соболезнования, ни сочувственных взглядов. Артисткам было всё равно… Рена и Каори, наверное, молчали из-за растерянности, а остальным было не до сочувствия. Сочувствие нерентабельно, оно – помеха в битве за место под софитами и размягчает агрессивный настрой перед штурмом шоу-бизнеса.
Мива куда-то вышла и я облегчённо вздохнула. Сегодня при такой небывалой слабости мне просто не дойти до сцены. А если и дойду, то упаду без сознания – спазмы сосудов при температуре под сорок не редкость. Подведу съёмочную группу, весь коллектив и господина Накамура. Но как бы там ни было, я оберегала от соседок по гримёрной тот животрепещущий родничок, что пробился утром сквозь моё окаменелое естество.
Агнесса захихикала:
– Ну что, Татьяна, сегодня опять устроишь сиськопляску?
– Непременно!
– Перед телевизионщиками?
– Тем более перед ними!
Я знала, что такое свистопляска. А вот расшифровка сиськопляски моему аналитическому мышлению не давалась.
Вернулась Мива и хладнокровно промолвила:
– Я только что была у господина Накамура. Попросила его изолировать тебя из гримёрной. Ты – заразная…
О боже! Уж и не знаешь, кто из них учтиво подложит свинью…
– А ты не боишься, что заражу тебя? – повернулась я к сидящей по левую руку Агнессе.
Та, уже испытавшая на себе эффект ябедничества, мягко ответила:
– Ты же не чихаешь… не кашляешь… Как ты можешь заразить?
Через мою голову Мива строго одёрнула Агнессу:
– У неё при высокой температуре ещё и кишечное расстройство! Неизвестно какой вирус!
Агнесса не реагировала.
– И что Накамура-сан? Выселит меня из гримёрной? – устало обратилась я к Миве.
– К сожалению нет.
– Сейчас приму жаропонижающее… вот оно… – копалась я в сумке. – И антибиотик… вот он… хорошо, что захватила с собой… не переживай!