На сцене звучала вступительная мелодия. Нагао-сан приложил глаз к дырочке в маскировочном занавесе. Татьяна встала в стойку у второй кулисы. А я надевала шляпу у зеркала. Кумир оглянулся на меня, показывая пальцами «ОК», и не спеша подошёл к Татьяне. Я обмерла… Их шёпота не было слышно из-за музыки. Но они о чём-то договаривались… Затем хозяин вошёл в роль свирепого самодура, а Татьяна, взволнованная, как будто хмельная, споткнулась от счастливого смятения на железных ступенях. Гото-сан поймал её на лету.
Я была повержена… Нагао-сан пырнул меня ножом для фруктов и затоптал лакированным ботинком тот живой родничок, что просочился в пустынном солончаке.
На трапе судна «Faith» я с утроенным рвением хохотала над неловкостью матроса Джуна, бурчавшего и роняющего мои картонки, в упоении обозревала японское небо и «экзотические красоты» тёмных рядов со зрителями. А в ушах стучала кровь – от понизившегося или повысившегося, чёрт его разберёт, давления, и сердце трепыхалось как рыбка – вуалехвост из разбитого аквариума. Хлебосольный хозяин был из того же теста: то лаской, то таской. Ещё и похохотала у лифта с рыболовом Кунинава-сан, показав руками своё самочувствие, размером с людоедку-акулу. Наверху выпила таблетку транквилизатора и измеряла температуру: без малого сорок.
Когда все уже были в сборе, сияющая Татьяна якобы по секрету, якобы приглушённо, но так, чтобы все, а, скорей всего, я, слышали, сообщила Агнессе:
– Представляешь! Нагао-сан пригласил меня в ресторан! Но вдвоём, с глазу на глаз, видно, пока не решается… запрещено… вот и сказал привести подругу… Пойдёшь?
Агнесса на удивление дружелюбно ответила свалившейся с неба сопернице:
– Ага, конечно! Слушай, давай-ка выйдем…
Аска, недовольная поворотом событий, всё равно победно поглядывала на меня, рисуя на щеке мушку.
Вернулись новоиспечённые подружки в лихорадочном возбуждении. Им понадобилась карта центра города. Каори одолжила свою.
– Вот тут, кажется… – ткнула ярко-красным ногтём Татьяна.
– А! Я знаю это место! – обрадовалась Агнесса. – Там полно подземных галерей… Ну блин, прямо лабиринт! И в каком из них?
– Не сказал! Придётся мозгами шевелить…
По всем признакам, хитроумный кумир, легко обводящий вокруг пальца поклонниц, головоломку задал и избраннице. Тёртый калач так просто не позволит собою полакомиться.
Не выдавая отчаяния, я выбрала из ящика самый крупный апельсин и отправилась в танцевальную студию. Аракава, ссутулив плечи, сидел на посту у монитора.
– На! – протянула я ему апельсин.
– Ешь сама. Там витамин С… укрепляющий…
Хоть я и сочувствовала простодушному ухажёру, но он мешал мне проанализировать сегодняшнюю санта-барбару. Пойду-ка в женскую душевую – туда ему доступа нет.
О нежном и ласковом звере Нагао-сан я и думать не хотела. Зоны турбулентности в его повадках, а также звёздные загибоны были недосягаемы европейскому осмыслению. Единственное, что вертелось в дедукции – это аксиома: у послевоенного поколения японских мужчин нормы поведения стандартные. Будь то своенравный корифей с громким именем или безвестный фермер, выращивающий рис, он не осмелится вот так запросто подрулить к нравящейся ему женщине. Тем более на рабочем месте, да при всей честной компании. Да ещё и без капли алкоголя в крови. Ну что ж… Теорема об имеющихся тут у нас в наличии звёздах складывалась следующая: кнут и пряник являются их обязательным реквизитом, регламентом закулисной жизни. Юлия верно сказала: господа без башни.
Дотянув до последнего, я спустилась вниз минуты за две до выхода на сцену, чтобы не встретить Нагао-сан. Марк, весь изнервничавшийся, обругал меня:
– Где ты ходишь, ёлки-палки? Чуть не опоздала!
За эту ругань я не взяла его под локоть. Поискала глазами место, где бы оставить свой кардиган. Кейширо-сан услужливо предложил повесить его ему на руку.
Сценическая площадка – это панацея. Как бы плохо ни было за кулисами, при высокой температуре, с кучей травм, нанесённых жизнью и людским злонравием, на театральные подмостки я выходила абсолютно здоровой.
Ничуть не дулась на вероломность хозяина. Просто надевала маску игривой попрыгуньи, защищаясь от ласкового жульничества янтарных глаз. Он, кажется, купился на мой маскарад – смотрел как преданный пёс, виляющий хвостом. Его актёрские перевоплощения, даже в обычной жизни и в быту, а также творческие махинации были достойны самых громких аплодисментов. И я захлопала ему, крича: «Браво!» Оцука-сан, не мешкая, показала мне тыл в юбке-плиссе. И я, ломая руки от угрызений совести за ошибку соотечественников, сыграла зрителям лучшее своё апарте.