Всю дорогу я ругала свою европейскую спонтанность. Честно говоря, мне очень хотелось прокатиться по Токио во внеслужебное время и просто, по-человечески, без дежурных фраз и поклонов, пообщаться – ведь только Накамура-сан видел меня убитой горем. Но момент был упущен и он больше не задаст мне вопросов с намёками.
Обошла вокруг театра, знакомясь с местностью, пересекла парк, поддевая носком полусапога опавшую листву и подбрасывая её вверх. Тропинка, обсаженная раздетой донага сакурой, привела меня к перекрёстку магистралей, и там, на пьедестале, я увидела ещё одно чудо футуризма: высотку, напоминающую раковину аммонита, и, видимо, задуманную зодчим как подношение богу Солнца Амону-Ра[91]. Панорамные окна сыпали перламутром в скучающий по весне парк. За монументом богу египетского пантеона я приметила вывеску «Интернет-кафе» – вот оно, вызволение моё из закулисных интриг и травли.
В полпятого уже стемнело, но город был озарён светом Рождества. На фасадах торговых домов, от люксовых до самых скромных, сверкали огни рождественской иллюминации и неоновых шоу. И эти огни, как засыпка из цветных стёкол и фольги в гелеобразной жидкости калейдоскопов, перетекали на мокрый асфальт, покрывая его трепещущими узорами.
В декабре здесь боготворят не Христа, а Деда Мороза, точнее его мешок с подарками. В этом месяце работодатели выплачивают персоналу бонусы[92] и торговые заведения тратятся на дорогостоящую иллюминацию и неоновые гирлянды в предвкушении крупной прибыли.
Я долго бродила в сквере у Токийской башни по багрянцу остролистных клёнов. Подняла только что упавший лист, похожий на ладонь золотоискателя, раскрывающего цыганке линии своей жизни.
Вокруг пьянел в предпраздничном веселье мегаполис, полный людей, красок, запахов, звуков. Молодой месяц присел отдохнуть на шпиль Токийской башни. Испуганная стайка воробьёв вспорхнула, испещряя каллиграфией небесный холст с лунным серпом. Яркие лучи прожекторов шарили по облакам, выискивая в их дымчатой мгле прогалины, делая остановку на них и вызволяя из плена звёзды. Где-то там, в тумане над Токио, созвездие Девы, под которым я родилась. Там блистают ночные красавицы Бетельгейзе, Сириус, Андромеда… Ну а мне-то какое дело? И земля, и вселенная для меня опустошены. «Осиротелому весь божий мир – руины»[93].
Глава 2
– Не люблю я запах химчистки, – обнюхивала бальное платье Агнесса, когда я вошла в гримёрную.
– В середине гастролей… внеплановая химчистка… Прямо невидаль! – вторила ей Аска.
Татьяна подкрашивала губы, заканчивая макияж. У Мивы возле зеркала сидела плюшевая обезьяна из той же коллекции, что и Думка.
Моё появление не вызвало особой радости в девичнике. Только Мива вкрадчиво поинтересовалась температурой моего тела и когда я усадила Думку бок о бок с её плюшевым существом, дантистка положила лапу обезьяны на крыло моего Думки, сообщая:
– Теперь они – друзья!
Несомненно, отсутствие у меня высокой температуры вело к потеплению климата.
Агнесса с Татьяной ушли на сцену. Аска что-то напевала себе под нос, накручивая на бигуди чёлку. Гримёрная была образцом дружелюбия. У меня родилась надежда на то, что шлифовка закончилась с переездом в Токио.
Без нервотрёпки от косых взглядов соседок, моё отражение в зеркале легко приобретало аспекты очарования английской леди: безупречная белизна кожи, подчёркнутая изящной мушкой, здоровый румянец на щеках, чистые голубые глаза баловницы судьбы и крупного капитала, локоны, готовые струиться золотым дождём из-под шляпы-колокола.
Спустившись на первый этаж, я повстречала Аракаву, поднимающегося из подземелья, с «мужского» цокольного этажа. После нескольких дней разлуки Аракава, для выражения радости при виде меня, подобрал самые нежные приветствия из своего словарного и душевного запаса:
– Ну как оно?
Я тоже ответила ему лаской:
– Да никак!
На том и разошлись. Определённо, я ему очень нравилась… Аракава исчез за чёрной шторой правой кулисы, а мне надо было пройти двадцать метров по кулуару на выход из левой.
Только-только ступила на красную ковровую дорожку, как из своей необъятной гримёрной, будто Марчелло Мастроянни в роли Генриха Четвёртого, появился хозяин. Он, кажется, принял меня за девушку с камелиями, возвращавшуюся в его дом после побега, и следил за моим продвижением соскучившимся призывным взглядом, говорящим: «Больше не убежишь!»
После пожеланий доброго утра и положенных по рутинному этикету фраз «Прошу любить и жаловать», он счастливо заулыбался, сообразив, что влюблённая служанка вернулась навсегда, поскольку не могла без него жить.
92
Премия, выплачиваемая администрацией в декабре и июне работнику как вознаграждение за хорошую работу.