Ещё раз поклонившись, я продолжила путь к левому выходу в закулисный карман. Хозяин едва не наступал мне на пятки, с шумом вдыхая аромат «Диориссимо», и задняя моя часть, от спины до щиколоток, отогрелась от горячего дыхания колдуна.
Раздвинув занавес, я обернулась, пропуская маэстро вперёд:
– После вас, хозяин…
– Сначала дамы вообще-то?
– Звёзды – вперёд!
Сзади к нам шла Агнесса, поэтому Нагао-сан, уж и не препираясь, прошмыгнул внутрь и исчез.
В темноте арьерсцены у поворотного круга с декорациями, заготовленными для лавки Одзима-сан, стояли Марк с Джонни. Неподалёку от них – Абэ-сан, с которым мы в Осаке почти не виделись, поскольку общих выходов у нас не было. Ещё не бомж обрадовался мне:
– Ну как, нашли дорогу к театру?
– По карте разобралась, спасибо! А может, завтра утром вместе пойдём?
Абэ-сан замялся, огляделся вокруг и опять, скользкий, как полиэстер, выдал шифровку:
– В зависимости от облачности… Зонты нужны!
– Чудесно! Зонты даже при переменной облачности раскроем для маскировки! Встреча в девять ноль-ноль на третьем перекрёстке возле рекламного щита «Паста для брекетов».
Конспиратор, прикрыв один глаз, кивнул двусмысленно, и у меня возникло чувство, будто я напрашиваюсь в подруги слабогрудому, метр пятьдесят с кепкой пожилому Бонду. Кейширо-сан подбирался к нам и агент 007, не дослушав меня, испарился как дым.
До начала прогона спектакля оставалось двадцать минут, а до приветственной речи режиссёра – десять.
Хоть закулисное пространство было и просторней, чем в Осака-эмбудзё, весь актёрский состав, кроме главных, находился на сцене, кто прохаживаясь по ней, кто – стоя в кучках, болтая и хохоча. Творческий народ был в ликующем настроении.
Наши девушки, все, кроме Мивы, стояли в кружке, и порочный смех Аски подбавлял жару в народные гуляния. Я прошла мимо них, но никто не обернулся, приглашая меня присоединиться к ячейке, в которой по иронии господина Накамура, царили содействие и взаимовыручка. Тему для веселья госпожи Аски задала, кажется, Татьяна, сообщая интимные подробности своей личной жизни: «…да всё равно я – лесбиянка!»
Мива учтиво беседовала с двумя статистками, одетыми в яркие кимоно гейш. С их высоких причёсок по щекам к груди ниспадали гирлянды из цветов, а нежная припухлость губ, словно порок или червоточина, ликвидировалась с лица белым гримом. Моя стерильная соседка помахала мне, подзывая примкнуть к их трио. Но тут с трапа судна «Faith» шустро сбежал, с приветствиями и лепетом о грандиозности токийского театра, стеснительный парнишка Кадзума. Он явно хотел общаться, но слов не хватало, да и Сато-сан уже хлопал в ладони, привлекая наше внимание к его речи. Так как Кадзума робко проявлял интерес к общению со мной, я напоследок предложила:
– Слушай, может, сходим в кафе? Дай-ка мне номер своего мобильного… ну, перед сценой бала принеси…
Парень послушно кивнул. Мне тоже нужна была «свита», сколько же можно терзать Думку.
Сато-сан пошутил насчёт «расслабона» между гастролями в Осаке и в Токио, описал особенности здешней сцены и призвал всю труппу к полной отдаче актёрской энергии и таланта в игре для пресыщенного токийского зрителя. Громкие аплодисменты…
Где-то там, в последних рядах партера, невидимые, аплодировали Накамура-сан, драматург госпожа Инуэ и весь постановочный персонал.
К начальной сцене у режиссёра замечаний не было, лишь Марк с Джонни получили выход не из левой кулисы, как в Осаке, а из нашей правой.
Спускаясь по трапу судна, я обратила внимание на токийскую люстру, под которой витали души моих родителей. Эта люстра не пускала крупные слёзы в покой и безмолвие зрительного зала, а выплёскивала дугообразно позолоту и хрустальные подвески вниз, к бархату кресел, а затем вновь затягивала их в античную лепнину потолка, к шалящим наверху купидонам.
Покинув сцену и кулисы, я зажмурилась от яркого неонового освещения в кулуаре, а открыв глаза, увидела своего земляка Кунинава-сан. Он так тепло меня встретил, что я поставила его вторым в списке своей свиты, после стеснительного Кадзумы. С такой свойской улыбкой закадычного друга Кунинаву невозможно было представить двуликим Янусом, способным на милые каверзы. И я в благодарность протянула ему обе руки, а он с готовностью их сжал. Пока мы стояли, взявшись за руки и обсуждая его нынешний улов – золотую рыбку, и мой улов – дельфина, мимо нас прошли фыркнувшая Татьяна, удивлённая Агнесса, раздосадованный Кейширо-сан, а в другом конце кулуара показался Сам, господин Нагао. При виде нас его удовлетворение от только что заключённой в Нагасаки сделки с Марком и Джонни сменилось ошеломлением, вслед за этим нервозностью, из-за которой Кунинава-сан мягко выпустил мои руки и застыл на полуслове, не сводя глаз с хозяина. Потом земляк попрощался: