В это время на сцене Фуджи-сан уже стряхивала снег с пурпурных камелий у родительского дома и пела о том, что безумно влюблена. А из глубины зрительного зала, по подиуму, медленно шёл хозяин.
«Уж и противиться нет сил… Любви недуг подобен яду…» – звучал упоительный баритон, будивший в лепнине задир-купидонов. Один из озорников метнул, кажется, в хозяина стрелу из лука, потому как тот снова, не отрываясь, смотрел в третий ряд.
Теперь и радиану высчитывать не нужно было – господин Накамура и компания остались за спиной певца. На сцене Фуджи-сан склонилась над икебаной[95], переплетая сухие ветки с яркими цветами. А в третьем ряду, замерев, сидела я. Магнетизм карих глаз проложил к третьему ряду в сумраке зрительного зала лунную дорожку, по которой герой-любовник вливал мне подкожно, внутримышечно и внутривенно головокружительную мелодию.
Глава 3
Всё-таки это что-то значит… В который раз вижу во сне маму, бездыханную, со скрещёнными на груди руками. Но вот порозовев, лучезарная, мама встаёт…
Хорошо, допустим, ночью мне передаётся информация о существовании золотого города и той яркой Звезды, что попирает смерть. Но разве мне от этого становится легче? Ведь и скорбь не утихает, и сиротство разъедает глаза как слезоточивый газ, и безутешность продолжает терзать, подкрепляемая ледяной тоской декабрьского утра. И скепсис одолевает. А что, если это не Звезда бессмертия? Ну зачем ей вступать со мной в контакт по вселенским каналам? У неё и других забот полно… (Нервно растираю пальцами виски.) Да и существует ли она? А может, всё происходит на физиологическом уровне? Ну конечно, это идёт не сверху! (Шатаясь, направляюсь в ванную.) Всё элементарно. Это мозг, словно океан Соляриса[96], бушует и гневается, затапливая мой рассудок волнами иллюзий о вечной жизни…(Мыло выскальзывает из рук, падая прямо в унитаз.) Создаёт миражи, чтобы утихомирилась, а сам занимается починкой своих повреждённых зон… Тогда почему, мама, я однажды ночью ясно услышала твой голос – «А ты говори со мной, доченька! Говори! Я слышу!»?
Ну да, мама, вчера вечером я не каталась, как повелось, по гостиничной койке. Зов карих глаз не отпускал меня до самой ночи. Присущее мне рассудочное воззрение на мир и людей доводило порой до синдрома навязчивых состояний, «болезни сомнения». Мой осторожный и медлительный рационализм вступил в схватку со вспышкой женской интуиции. Шестое чувство, опирающееся на биологическое прошлое и инстинкты, распознало в глубине карих глаз признание. Рационализм же, хладнокровно выискивающий во мне симптомы самовлюблённого эгоцентризма, заедал: «Объектов перед глазами маэстро было всего лишь два. Прямо посмотришь – там возится с камелиями Фуджи-сан, а скосишь глаза – и вот ты, усердно внимающая пению про любовь. Ну и на кого же ему смотреть? Актёр водит тебя за нос, дурачится, играет как кот на коврике, раззадоривает себя…»
Пока я собиралась на генеральную репетицию и плелась к театру, в ссору между моим разумным сознанием и шестым чувством вклинилась наблюдательность. Анализируя события, она сделала неожиданный вывод. Психологический портрет здешнего сильного пола можно составить с помощью… лингвистики. Краеугольным камнем французской грамматики является глагол «avoir», «иметь, обладать», а вся японская грамматика основана на глаголе «быть, существовать». Французу непременно нужно поиметь, подержать в руках, а японец хочет просто существовать созерцая. Созерцать здесь равноценно обладанию, да ещё и с большим плюсом, поскольку в созерцании присутствует мечта, искус. А когда уже «поимел», мечта и искус исчезают. Если по каким-то причинам японскому мужчине нельзя обладать предметом искушения, то он ограничивается его созерцанием: глаз вожделеет и это тоже – счастье. Нелегальное обладание приносит кучу проблем с социумом, а вожделеть, поедая глазами – тоже наслаждение, только без заморочек и кредитки.
В гримёрной Мива укладывала спать своё плюшевое создание, укутывая его крошечным одеялом. Остальные молча готовились к генеральной.
Как три мудрых китайских обезьяны из Никко[97], закрывающие лапами глаза, уши и рот, я надела наушники для того, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать и ничего никому не говорить. Не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла – это хорошо удавалось. Из сиди-плейера в меня поступали лишь доброта и благодать Бориса Гребенщикова, Брайана Адамса и Гару. Но отчего же китайцы не предусмотрели и четвёртой обезьяны, той, что осязает зло кожей? Именно такого рода зло – неприязнь и разрушительная энергетика Татьяны, гримирующейся в близости от меня – девальвировало китайскую мудрость, нанося ущерб моему биополю и причиняя мне дискомфорт в правом подреберье.
95
Икебана (или икэбана) с японского языка переводится как «живые цветы» – японское искусство составления букетов.
96
Разумный океан планеты Солярис из драмы, снятой Андреем Тарковским в 1972 году по мотивам одноимённого фантастического романа Станислава Лема.
97
Никко – один из старейших религиозных и паломнических центров Японии. Расположен в 140 км к северу от Токио. Резное панно над дверью храма Тосё-гу с изображением трёх мудрых обезьян выполнено скульптором Хидари Дзингоро в XVII веке и представляет собой иллюстрацию известной фразы «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу».