— Учту!.. Учту!..— цежу сквозь зубы и выползаю из-под орудия.
— Отбой!— командует Яснов. Потом срывает с себя халат и вытирает рукавом лицо. Выцветшая гимнастерка у него разлезлась, из нее выпирает лопатка.
— У вас новый хозяин,— поворачиваясь ко мне, говорит он. С номерных ручьями течет пот, но они только улыбаются. Разве не показал себя сержант?— читаю у них в глазах. Я похож на пареного рака. Такое во мне растет против самого себя зло, что хоть сквозь землю провались.
— Ну, будем знакомы, — протягивает мне руку Яснов.— Как там у вас, локотки не пооблезли? Не падайте духом, я тоже не сразу' привык смотреть танку в ствол. Теперь и у вас дело пойдет не хуже моего,— подбадривает он меня, не иначе как из вежливости.
— Все решили первые выстрелы,— говорю я.
— Решил снаряд, который вы мне подали,— уточняет сержант.—А если бы не этот снаряд...
— Нашелся бы другой.
Скриплю зубами, но упрямлюсь.
— Был бы нам гроб с музыкой, если бы фашисты не затеяли возню со своей «бертой». Переднему танку нужно было идти на таран. А он сам остановился и остальных задержал.
Ясное передернул плечами.
— Ну, я пошел к командиру батареи, может и мне такую дадут,— говорит он, окидывая любовным взглядом пушку.
Теперь номерные не вытерпели.
— Она же вам дадена! Посмотрите, товарищ сержант!— закричал громче всех правильный.
— Что?.. Вижу, арапа заправлять вы так и не разучились и при новом начальнике?— сердится сержант.
Тогда взял я его за локоть, подвел к щиту и показал на табличку. Сержант читает, а рука его шарит за плечами, будто он хочет натянуть на себя халат, которого на нем нет. Бледный, как стена, смотрит на нас непонимающими глазами.
Я стараюсь поймать взгляд кого-нибудь из номерных, но те отворачиваются.
«Удружили, называется... все это наводчик»
— Меняем позиции!..— как всегда с насмешкой объявляет связной. Тут и грузовик подходит за орудием.
Вскоре Яснов получил письмо от мальчика.
Вот что значит один раз оплошать. Все в полку, да не только в полку, знали, что орудие мне предназначалось в подарок, а попало Яснову за здорово живешь, из-за коварной шутки наводчика, которого и след простыл.
Я ходил сам не свой.
Слава Яснова и его орудия росла с каждым днем.
Чтобы не видеть мою унылую физиономию, командование послало меня в артиллерийское училище...
После окончания школы пошли фронты, госпиталя, опять фронты. Наступать мне посчастливилось по тем же дорогам, что и отходить.
После одного из ранений, как только срослась ключица, меня назначили в новую часть командиром батареи. В Бендерах узнаю, что мое подразделение где-то западнее города. Стараюсь выбраться с площади, заваленной танками, пушками, легковыми, грузовыми, штабными и еще черт знает какими машинами, отмеченными орлами да крестами. Иду, под ногами чвакает. Спотыкаюсь. Это указатель дорог повалился набок и выглядывает из грязи. На нем орел со свастикой в когтях кажется издыхающим.
А вот и красная звезда на белой фанерке выглянула из-за угла дома.
Теперь все фронтовые стрелки на запад показывают!
Вспомнились мне те дни, когда они показывали на восток.
«Где теперь Яснов? Наверно, командир дивизиона, не меньше».
Прихожу в батарею и знакомлюсь с людьми и материальной частью, и вдруг... Вдруг читаю табличку на пушке и не могу унять дрожи в сердце.
— Вы знали Яснова?— спрашиваю командиров огневых взводов и бойцов.
— Как же, знаем,— говорят те.— Это наш командир расчета. А вы его знаете?— спрашивают.
— Я ли знаю Яснова?!
Показали мне шинель в скатке, стоптанные кирзовые сапоги, пилотку, защитную пару обмундирования, выбеленного солнцем и дождем. В гимнастерке не хватает рукава, выгорел бок.
— Минуточку, товарищи... Я сейчас. Я сейчас...— извиняюсь и, стиснув до боли зубы и сжав кулаки, иду в сторону. Борюсь с собой... И не могу. В груди клокочет, горло перехватило, накипают слезы.
— Не сметь плакать! Назад! К орудиям!..— шепчу, а перед глазами седая женщина, мальчик, Яснов, как живой...
«Не сметь плакать! Назад! К орудиям!..»
ЗЕЛЕНЫЙ ЭКСПРЕСС
Поезд удалялся от границы. Перед ним расступались горы и медленно проплывали мимо, овраги бросались под самые колеса.
— Ту-ту! Чах-чах!— разносилось по горам.
Вечерело. Солнце опустилось в лохматую черную тучу, сразу наступила темнота. Ночью зашумел ливень.
Узкий коридор предпоследнего вагона отсвечивал стекляной желтизной. Но квадраты окон, несмотря на резкий электрический свет, были угольно черны. В них вспыхивала серебристая россыпь, светились матовые струи, обнажалась жуткая темнота. Ночь, как бы завидуя свету, заглядывала в окна.
На глухом полустанке в вагон вошли пограничники. Они еще в тамбуре сняли намокшие зеленые плащи и приступили к делу: двое автоматчиков встали у выходов, а капитан и сержант вместе с проводником пошли по купе.
Пассажиры собрались в коридоре, переговаривались, курили.
— Видели, как они умаялись? Наверно, хорошую пробежку совершили по горам,— обратился к соседям пассажир в полосатой пижаме. Он, волоча шлепанцы, обутые на босую ногу, осторожно приблизился к последнему, еще не проверенному купе, в которое вошли пограничники.
* * *
Купе это находилось рядом со служебным.
Капитан бегло осмотрел его. Справа, внизу, храпел под ватным одеялом и бобриковым пальто полный мужчина средних лет. Голова его с одутловатым потным лицом была запрокинута вверх подбородком, концы влажных усов торчали рогачами.
— Водянка, — уловив взгляд капитана, сочувственно сказал проводник, стоявший в дверях.
На второй полке, без постели, согнувшись, лежал лицом к стенке старик в истоптанных яловых ботинках и серых бумажных штанах, испачканных известью. Тощую спину старика прикрывал черный поношенный пиджак.
Нижняя полка слева — пустовала, а на средней, раскинув длинные ноги, спал под наброшенным на голову кителем военный. Его грудь высоко и ровно поднималась, сиреневая майка в такт дыханию то натягивалась, то собиралась в морщинки.
Капитан провел рукой по слипавшимся от дремоты глазам. Кивнул проводнику. Тот внушительно объявил:
— Товарищи, проверка! — и после солидной паузы добавил:— Просьба предъявить документы и показать вещи.
Старичок со второй полки, привстав и пошарив в кармане, первым подал свой потрепанный паспорт и проездной билет.
Больной приподнял голову и стал ощупывать затекший затылок.
— А меня, что же... ох... в расчет не принимаете?— обиженно спросил он, когда капитан, возвратив старику документы, повернулся было в другую сторону.
— Как так! Примем. Вы, наверно, папаша, буфет боитесь прозевать на ближайшей станции? Только смотрите, а то, неровен час, усы в пиве утонут...— пошутил сержант, пробуя на вес корзину больного.
— Ох, и мастак же, видно, ты, сынок, позубоскалить,— улыбнулся усатый.
Дошла очередь до спавшего под кителем. Когда проводник слегка потормошил его, тот только сладко потянулся и опять ровно задышал.
— Демобилизованный офицер,— объяснил железнодорожник.— Едет на целину. Отсыпается парень. Стоит ли будить?
— Будите.
Проводник слегка потянул демобилизованного за Руку.
— А? Что? Тревога?— схватился с койки здоровяк и стукнулся макушкой о верхнюю полку. Он втянул голову в плечи и часто замигал глазами. Губастое веснущатое лицо этого светловолосого молодого парня выражало боль и недоумение.
Потрогав ушибленное место, он широко заулыбался.