Бойцы работали до сумерок. Сделанная ими прорубь полумесяцем окаймляла вход в Гирло. Оставалось только раздробить лед, но Очкасов, перехватывая из одной руки в другую топор, уронил его в воду. Полосу льда повернуло течением поперек проруби, образовался как бы мост, ведущий в Холодное Гирло. Получилось то, чего не нужно было пограничникам. К тому же началась пурга. Окрестность окутало снежной пылью, мороз к ночи усиливался.
— Пошло все насмарку,— буркнул Терехин, глядя на своего напарника, который дул на окостеневшие руки.
— Сами останемся за наряд?— спросил Очкасов и поежился под порывом ледяного ветра.
— А кто же? Задачу не выполнили.
Пограничники расположились за трехпалой корягой, над обрывом Холодного Гирла.
Вырубить прорубь и затопить лед — задача простая. Но и она не выполнена. Досада одолела Ивана. Он осмотрелся, раздумывая, что бы предпринять.
Чужой берег был не такой обрывистый, но зато густо поросший лозняком, он курился снежной пылью, как дымом, словно кто-то невидимый потягивал там гигантскую папиросу, из-за укрытия посматривая на пограничников.
— Вот мы и в секрете...— сипло проговорил Терехин и немного поддал локтем в бок своему напарнику.
Вокруг коряги ютились чахлые пагонки вербы. Под напором свистящего ветра они с мерзлым хрустом клонились к коряге, словно моля о защите. В них было что-то жалкое. Очкасов показался самому себе одним из этих ломких прутиков,— так тоскливо и одиноко стало ему в ревущей снежной замяти.
— Ты не заметил, за нами никто не наблюдал с той стороны... когда мы работали?— неожиданно спросил его Терехин.
— Нет. А что? — с беспокойством поднял тот серую от снега голову.
— Надо глядеть в оба. Может, и заметишь...
Очкасов прикрыл перчаткой лицо от ветра и снежной пыли и стал наблюдать за тем берегом. Вскоре он повернулся, глаза его слезились.
— За работой вспотел, а сейчас руки и ноги, как деревянные. Все от проклятой ангины... Валенки промочил...— смотрел он на Терехина с жалобным видом.
Терехин знал, что в такой мороз валенки промочить не так-то легко, вода едва коснется, как сразу же превращается в ледяную корку. Однако Иван постарался придать своему голосу сочувственные ноты.
— Сам до заставы дойдешь?
— Дойду, не маленький...— откровенно обрадовался Очкасов и стал быстро подниматься.
Эта поспешность задела Ивана.
— Скажи дежурному, что нужно смену... — сказал он уже вдогонку Очкасову, но тот, согнувшись, быстро уходил.
— Постой! Я передумал...— окончательно озлился Терехин.
Очкасов повернулся, хотел выругаться, но ему ветер забил снегом рот.
— Обоим нельзя. Нам попадет... задание не выполнено! Нужно действовать по обстановке...— выплевывая снег, быстро заговорил Очкасов, видя, что Терехин тоже встал.
— Ничего. Старший наряда отвечает... Идем.
Терехин явно что-то задумал, но что — Очкасов не мог понять.
Вскоре они вышли на высоту «Голова Собаки». Вьюга подгоняла их в спину.
— Иди медленней... Еще медленней!..—командовал Терехин своему напарнику.
— Зачем? Зачем медлить? — преодолевая ветер, злился тот.
— Чтобы с той стороны увидели, что мы уходим. Поняла глупая твоя голова?
Пограничники спустились в лощину, затянутую предвечерними сумерками. В ней было тихо, хотя вверху выл ветер.
— Сядем!—предложил Терехин и, не обращая внимания на недоумение напарника, стал рассуждать:— Сейчас мы по лощине обойдем высоту. Потом по Гирлу незаметно вернемся к коряге. Пусть думают, что мы ушли...— кивнул он головою в сторону реки.
— Ты что, Иван?—совсем побледнел Очкасов.—Окоченеем. Оставаться в секрете нам никто не приказывал. Там всю душу из тела за ночь выдует...
— Значит, без души жить будем.
Терехин снял перчатку, вывернул ее наружу теплой влажной от пота шерстью, поднес к носу.
— Обойдусь без тебя... Дашь понюхать Амуру. Понял?— Иван бросил на своего напарника неприязненный взгляд.
— Да этот зверь меня разорвет!— испугался Очкасов. Потом что-то сообразил и зашарил по карманам.— Нужно волочь перчатку за собою по снегу... У меня где-то была бичевка...
— Знаю... У меня тоже разные канаты водятся.
Терехин достал из кармана тонкую, но прочную бичевку метров двух длины и крепко привязал перчатку.
— Не отрывай от земли до будки... Амур поймет в чем дело и тебя не тронет... Только не трусь.
Очкасов спешил уйти. Он боялся, как бы Терехину опять что-нибудь не взбрело в голову.
— Ступай!— сказал тот и бросил перчатку на снег.— Оставь мне свою! Эх!.. Обрадовался...
Но слова Терехина заглушил свист ветра. Очкасов даже не оглянулся.
9
Пограничник лежал за трехпалой корягой. Вьюга то с одной, то с другой стороны набрасывалась на бойца, слепила глаза, жгла лицо.
Коряга содрогалась всем своим задубевшим на морозе причудливым телом и временами, казалось, кричала человеческим голосом. Терехин еще никогда не испытывал такого чувства, как сейчас. Он готов был поверить, что не коряга ревет, а он сам кричит неистово и вызывающе.
Терехин не переставал вглядываться в сторону проруби, которая в ночном сумраке напоминала заскорузлый шрам на смутно видневшемся льду реки.
Ветер, перед тем как стихнуть, обычно меняет направление.
Раньше он дул Терехину в лицо, а потом стал заходить в спину.
Где-то к середине ночи вместе с порывами вьюги донеслись с левого фланга заставы отдаленные выстрелы.
«Банда уже орудует там»,— подумал Терехин и весь напрягся. Сильнее приник к коряге. Ему почудилось, что лед на реке словно постанывает... Пограничник пристально всмотрелся в темень. И тут же почувствовал, что рубаха прилипла к спине. Стало жарко. Из ночной мглы одна за другой на Бурунче появились человеческие фигуры, смутные и непередаваемо зловещие.
«Амур, ты балуешь? Всегда с фокусами... Ну, сиди, сиди. Знаю, что ты уже здесь и не подведешь меня»,— мысленно успокаивал себя Иван, стискивая зубы. Бойцу казалось, что его кто-то трогает зубами за шинель на спине.
Неизвестные двигались гуськом. Невдалеке от входа в Холодное Гирло они остановились. Постояли. Один — выше остальных на целую голову — шагнул к проруби, постучал о лед каблуком. Подумал и повел группу в обход, к такому же утесистому выступу берега как и тот, на котором притаился Терехнн.
Вскоре из-за берегового выступа донеслись глухие удары топоров.
«Главарь приказал рубить лозу... Подождем, Амур, и приготовимся»,— Терехнн неторопливо вытер с казенной части винтовки снег, подумал: снять со ствола колпачок или нет? Снял, ствол прикрыл перчаткой.
Терехин делал все это машинально. Перед глазами маячили знакомые картины: то он рубит дрова, то стоит перед капитаном и ничего не может рассказать про свою область...
Неизвестные показались опять. Они приволокли что-то похожее на мат и перекинули через прорубь; двое осторожно перешли по настилу на лед Холодного Гирла.
— Больше ждали, а теперь не долго осталось... Сиди, торопыга,— уговаривал Терехин Амура, хотя твердо знал, что уговаривает только себя одного.
Все нарушители уже перебрались через прорубь.
«Приготовься, Амур!»—Терехин подтянулся на локтях поближе к коряге и стал медленно выдвигать винтовку.
Главарь махнул рукою, темная кучка шевельнулась бандиты кинулись врассыпную.
— Стой!— приказал Терехин, как это требовалось по уставу.
Но нарушители имели, видимо, свое особое мнение насчет устава. Двое из них бросились к обрыву и поползли вверх, остальные открыли стрельбу. О корягу звонко шлепались пули, лицо Терехина обдали осколки льда и щепки дерева.
Двое бандитов на обрыве! Иван нажал крючок. Грянул выстрел. Один из врагов скатился вниз. Его спутник с топором в руке, припадая к снегу, подползал к пограничнику... Терехин суматошно дергал рукоятку затвора, перезаряжал винтовку.