— Что?.. Как вы сказали?.. Какой же вы...— Валя круто повернулась и направилась к флигельку.
— Хм, выстрел попал в цель...— проговорил ей вслед Хвостиков. Довольный своей проницательностью, он крикнул продавщице:
— Я беру безопаску!.. Заверните!..
— Хвостиков! Кончай базар. Тебя хотят видеть ясные очи старшины!— послышался отрезвляющий голос дежурного из раскрытых дверей казармы, уже затянутых вечерней тенью.
Поездка на «похороны» оказалась не напрасной. Врач осмотрел тело и установил, что смерть дедушки Соснувца — работа преступных рук.
В тот же день Вьюгов вызвал с заставы по разным маршрутам несколько нарядов. Еще по пути в Костувку один из них обнаружил в лесу израненного ножом человека. Он оказался местным крестьянином и рассказал, что одно время находился на службе у «дефензивы», об этом проведал Моцко и заставил его участвовать в убийстве «дедка» Соснувца. Моцко еще велел готовить поджог элеватора. Застава побежит на пожар, этим воспользуется Косач и принесет из Германии много советских «грошей».
— Я не захотив запалюваты будивлю... Там робыть мий брат. И Мацко кинувся на мене з ножом...— прошептал напоследок умирающий.
Вьюгов с Лысогором вернулись из Костувки на третий день под вечер. Через полчаса по приезде начальник заставы сидел в ленинской комнате.
Бойцы входили шумно, но увидев уставшего лейтенанта, затихали и поспешно занимали места.
— Уселись?— спросил лейтенант. Некоторых он уже мог выделить из общей массы. Вот Ковалев, угловатый, с перевязанной рукой, сидит, будто не знает куда себя деть. Ну, Лысогор и Каламбет — эти вообще заметные. Сомкни, говорят, не только хороший служака, но и труженик: первым взялся приводить в порядок заставскнй сад. В углу Вильченко... Ноги прячет — одна в сапоге, а другая, забинтованная, в тапочке. Старшина. У того все «на пять». И ежик брусиловский и начищенные до блеска сапоги. Животик под ремнем двоится. Видно, не лишен житейской мудрости — сверхсрочник.
Кто же это? Кажется. Хвостиков. Смотрится в зеркальце, приглаживает ладонью торчащий вихор; у него не прическа, а настоящее сорочиное гнездо... Что только старшина смотрит?
— Как вы думаете, кто виноват в смерти Соснувца?— неожиданным вопросом начал беседу Вьюгов.
Сорокин беседы начинал с международного положения. Вдоволь наговорившись, он переходил к делам заставы. А новый... Бойцы удивленно переглянулись. Хвостиков же встал и засунул в карман гимнастерки зеркальце.
— Разрешите, товарищ лейтенант... Моцко и Косач виноваты... Неясно только, кто из них больше... Об этом вся округа знает...
Вьюгов пристально смотрел на ефрейтора.
— Вы, наверно, новичок?...
— Товарищ лейтенант, Хвостиков третий год на границе,— доложил кто-то из задних рядов.
— Да?.. А я думал... Тогда для чего же пограничники, если вся округа знает виноватых?
Хвостиков замялся.
— Ну что ж, пожалуй, садитесь.
Начальник заставы перевел взгляд на Ковалева и Вильченко. Те, несмотря на повязки, вскочили.
— Тоже виноваты Косач и Моцко? Обижают «бедных», из строя выводят? — «посочувствовал» им лейтенант.
— А мы из строя не вышли... службу несем,— буркнул Ковалев.
— Не большая честь волочить за собою перевязанные руки и ноги...
При этих словах начальника заставы Хвостикова, как всегда, обуял дух противоречия.
— А если товарища Сорокина ранили, значит, и ему не велика честь?..
— О Сорокине поговорят другие, — отрезал Вьюгов.— Раненые — комсомольцы?—повернулся он к Лысогору.
— Да, товарищ лейтенант, и неплохие,— встав, подтвердил комсорг.
— Садитесь. Ради первого знакомства оставим неприятный разговор. А вообше здорово получается: два диверсанта, а перекалечили столько людей...
Ковалев и Вильченко, красные от смущения, сели, Лысогор остался стоять. Рослый, плечистый, с продолговатой стриженой головой, крепко посаженной на круглой шее, одетый в летнее опрятное обмундирование, он выжидательно смотрел на лейтенанта, видимо, собираясь что-то сказать; вдрут он мельком взглянул в окно.
— Яковенко с границы! Опять что-нибудь случилось.— доложил он встревоженно.
Действительно, мимо окон торопливо прошел пограничник. Из дежурки донеслись голоса.
— А как отнеслись к старушке из Кустувки...— продолжил разговор начальник заставы и с досадой покрутил головой.
— Виноват, товарищ лейтенант!- вскочил старшина. И, сделав шаг вперед, хтестко стукнул каблуками.
— Старшина Коловорит!— представился он и быстро заговорил:
— Как есть, товарищ лейтенант, я виноват. Не сообразил, не понял. Как есть. А то помогли б... И труну б соорудили и яму выкопали б. Кто б отказался? Разрешите сесть?.. А насчет Ковалева и Вильченко, так не идут в санчасть... Пока Косача не приведем, говорят...
— Да? — усмехнулся Вьюгов.— Кто же раненых на задание пустит?
В дверях показался Яковенко. Остановившись на пороге, он смахнул рукавом пот с лица, одернул гимнастерку и, разгоряченный, с винтовкой в правой руке, направился к начальнику. Хвостиков тем временем прикидывал, как придется выбираться из комнаты в случае команды «в ружье!»
Яковенко доложил, что на левом фланге, с «сопредельной» стороны ведется назойливое наблюдение. Фашист то хорошо замаскируется, то будто невзначай выдаст себя. По-видимому, сам Косач хитрит.
— В догадках наряда есть смысл. Хвостиков, вы можете объяснить такое поведение врага?— Лейтенант не отводил пытливого взгляда от ефрейтора.
— Разрешите послушать, товарищ лейтенант,—встав, слукавил пограничник.
Вьюгов молча уставился на его «сорочье гнездо».
— Сегодня постригусь,— чувствуя, что вот-вот раздастся хохот, пообещал Хвостиков.
— Вы понятливы.
— Я понятливый...— усмехнулся ефрейтор, припомнив как Валя называла Вьюгова «Сашей» и приглашала к себе.
— Разрешите, товарищ лейтенант?— обратился стоявший Лысогор.— Косач хочет, чтобы ему поверили, что именно в том направлении, где он наблюдает, готовится нарушение границы. А сам пойдет в другом месте...
— Так что ж, приготовимся и там, где хотелось бы Косачу и еще кое-где, а?— спросил начальник заставы, вставая.
— Приготовимся!..— ответили бойцы и тоже встали.
— На боевой расчет!— приказал лейтенант. Он посмотрел в окно и слегка нахмурился: по двору заставы шла Валя...
3
Небольшие водоемы часто сравнивают с зеркалом, вправленным в землю.
Когда смотришь на Туман-Озеро, тут уже не до зеркал. Завязшее в трясинах и зарослях, оно почти всегда курится туманом. В нем не только дна, как это обычно бывает в мелководных озерах, своего отражения не увидишь... Но стоит подняться солнцу, как Туман-Озеро превращается в настоящий серебряный родник.
С запада над ним дыбится высота, покрытая темным лесом. Там чужая сторона.
Вьюгов заинтересовался своим берегом. Он с Лысогором и Каламбетом пробрался на длинный и низкий, почти вровень с поверхностью воды полуостровок.
Восточный берег озера окаймляла сизая полоса тины. В ней тонул редкий камыш. Над камышом стояли цепью и хмуро смотрели в воду высокие холмы. Между холмами чернели гирла сырых и глубоких оврагов. Вьюгов насчитал их целый десяток, а холмов — одиннадцать. Лениво вытекавшие из оврагов ручьи, еще до впадения в озеро расползались серой жижей, образовывали болотные заводи.
«Да, здесь не всякий пройдет. Но Косач есть Косач»,— подумал начальник заставы. Он вдруг заметил еще одну небольшую заводь. Она не подходила к устью оврага, как ее соседки, а врезывалась в полосу камыша. У нее был такой вид, будто на ее месте когда-то стояла широкая плоскодонная лодка, потом лодку столкнули, а ложбину заполнила вода и тина. Если над всеми остальными заводями образовалась зеленая плесень, то здесь вода свежо поблескивала...