Он резко сорвал пенснэ и стал протирать привычно, кусочком пледа. Синие его губы дёргались, кривились едко.
− Нет, я обязан потребовать точно определённых норм. О-бя-зан!.. Как не хватает воздуха… у меня не хватает… фуу. Я ждал, охранял первичное моё, мои вещи… И вот… Пусть издадут специальную новеллу хотя бы для изгоев! Вы же тоже изгой?! Прекрасно. Вчера вечером я колол дрова. Засветло ещё было. Приходят трое, лица в тряпках, вымазаны сажей… с ружьями. Ясно, кто. Хватают моих внучек… малюток трёх и пяти лет… за волосы!.. и грозят стукнуть головками друг о дружку!.. Ко-шмар!.. И требуют золотой портсигар! Прекрасно ориентированы каким-нибудь негодяем. У меня был портсигар восемьдесят четыре золотника, девяносто шестой пробы, от друзей-сослуживцев, в день сорокалетия моей службы в магистратуре… как прокурор Палаты… юбилейный, на чёрный день. Выдал, после короткой реплики. И всё, что было тщательно спрятано. Иначе грозили разбить головки Лидусе и Марочке!.. Вы представляете этот… кошмар?! Семь вёрст от города, в глубине балки… ну. Что я мог?! Стащили с постели почтенную женщину, мою жену… нашу дорогую бабушку… − сжал он меня за плечи, и его синие губы запрыгали, − которая лежала в параличе, от всех этих потрясений… распороли перину и − всё! Сколько-то выигрышных билетов… кажется, двадцать семь… экономия всей жизни… всех трёх займов… семнадцать империалов, лично её от экономии… давали на-зубок нашим детям… с годами рождений!.. понимаете?!. её приданные бриллиантовые серёжки… свадебное колье дочери, известной артистки… она пела перед войной в Италии… и это муж, богатый итальянец, подарил ей… стоило двадцать тысяч… этих… лир, что-ли? Мои золотые часы с монограммами, подарок корпорации… прокуратуры окружного суда, когда я получил назначение в Палату… бриллиантовые запонки, обручальные кольца, медальон матушки с прядью её волос… У меня весь реестр «выемок»… − показал он на боковой карман, − на прежний счёт тысяч на пятьдесят, не считая акций Азовско-Донского Банка!.. Было два обыска, пока, но бабушку не стаскивали официально, если так можно выразиться… и под ней всё хранилось. Для меня, это место, в её перине… было наисвященнейшее пристанище! Понимаете… это уже последнее право, пра-во одра болезни, юс морби, что-ли! Право лежать − больного человека! а они стащили на пол полуживого человека, почтенную женщину, сняли с неё сорочку, ошаривали всё тело!.. Ко-шмар!.. Пусть их немедленно задержат и привлекут!! Одного я признал − солдат с кордона, ихний! Я уличу… и докажу, что нельзя лишать последнего человеческого права… права умереть спокойно! Даже у зверей, живущих стадно… например, гуси… Я им укажу на Брэма [3]!.. Они издают декреты, и они должны…
− Как, вы хотите туда?!. − перебил я его, стараясь овладеть мыслями.
Он вдруг запахнулся пледом и прыгнул в воду.
− Докажу!.. − крикнул он из тумана, чернея крыльями. − Со-рок лет на основе права!..
Мелькнули в тумане чёрные его крылья и пропали. Я крикнул:
− Постойте!.. стойте!!.
− Что?.. − крикнуло глухо из тумана, и я увидел смутную фигуру.
− Там же новая регистрация!.. − крикнул я, − товарищ Месяц… грозит расстрелом!..
− Это к уголовной милиции… производить дознания и я в отставке! Два раза обыскивали… Пусть они оградят право своих рабов, которые вынуждены были… моё право! Если первичные нормы права разрушены… − хаос! Сорок лет я оберегал незыблемость закона и не могу!.. Дело не в портсигаре, а…
И он провалился в муть.
Я долго искал дачу профессора Чернобабина. В плеске, ливне и грохоте крепко-трескуче билось в моих ушах: пра-во, прра-во! и я повторял его, это крепкое слово − право. Оно навязло на языке, завязло в мыслях, отдавалось в прыжках по лужам. Оно воплощалось, становилось чем-то, таинственным существом каким-то, вертелось со мной в тумане. Бобровый воротник, портсигар, бандиты, детские милые головки, людоеды, гуси, рабы, расстрелы… − вместе с ним вертелось, чёрными крыльями махало, и всё − туман!
Я глядел в душную гущину тумана. Там разверзались хляби. Там разнималось, рушилось в пустоту.
Я нашёл, наконец, дачу профессора Чернобабина но − никакого Семёна Лычки.
− Лычка? Лы-чка… − бессмысленно повторял чуть державшийся на ногах старик, варивший под навесом с другим таким же, татарином, лошадиные маслаки в котле, вонявшие кислым клеем. − Такого что-то и не было… Лычка!.. У меня брат был, Степан… так он Ды-ч-ка… и я тоже, Никифор Дычка… с Полтавщины, давно здесь. Хороший садовник был, всякие розы умел ухаживать, при покойном Ликсей Опанасьице. Другая неделя пошла, как помер. Мы с Якиром и закопали его, без покрова-погребения, в клунбе вон закопали… − показал старик на большую клумбу со свежим холмиком, засаженную голыми деревцами роз.
− Нема Степан… − отмахнул головой старик-татарин и заморгал на клумбу. − Ушла дале-еко.
− А Лычки не было. Это вам про Степана нашего говорили: Степан Дычка, мол!
Верно, Степан ходил до Симхверополя, носил добрым людям и письма. Вино носил, на мучку выменивал. Так и жили. А теперь… коня дохлого варим, нашли в балке, кости уж… Побили нашего Степана за горами, шибко побили… кормильца нашего. И вино отняли. Насилу дополз до дачи… три дня всё полз, помирать дома. Лёг и не вставал… всё жаловался… Сердце ему отбили. Четыре денька подышал. Это Степан Дычка. А Лы-чки… такого нет. И не было никогда. Что за Лы-чка?.. Такого не было.
− Зима пришёл, ничего нема… − покивал татарин. − Голова болит стал… живот болит стал.
И тонко, жалобно, как ребёнок, заплакал в руки.
Я пошёл от этих двух стариков. Долго бродил в тумане, искал дачу Варшева с молоком, с коровой.
К ночи пришёл на горку ко мне сосед, рассказывал: − А вот чего случилось, милицейский рассказывал. Прибежал к ним сумасшедший человек один. Оказывается, который судебной палаты был, дача у него за Варшевым, «Светлодар». Жили тихо. На базар одежду носил, выменивал. И прибёг жаловаться, ограбили его, будто, ночью. За беспорядки жаловался, законов у вас нет! Наш, в высокой шапке-то который, словно халдей какой… начальник розыска, как его… Семыкин! Ну, всё записал, чего ограбили. На боле сто милиёнов! Так и ахнули! Как так, у вас столько раз леквизовали, и такой нашей власти убыток от вашего обмана? Всё и записали в протокол. И легистрацию велел подписать, какого происхождения. Выходит, пор-курор! Сейчас его с милицейскими к Месяцу прямо в лапы! под расписку! А Месяц в автомобиль садился, в Ялту ехать. Подхватил его с собой, по-омчал. «Вот так орла поймали!» − говорит. Смеялись там. Говорят там уж без разговору. Говорят, сколько тыщ народу от него страдали на каторге, самый для народа вредный был. А подручных Месяц послал на дачу, забрать всех, и в подвал, до его приезду, и всё забрать. А тот их пушил!.. Так разносил, ничего не боится! Раз сумасшедший, за себя уж не отвечает. На самого даже Месяца накричал!.. Ну, теперь уж без разговору…
Март, 1928 г. Париж.
3
Очевидно, Альфред Эдмунд Брем (нем. Alfred Edmund Brehm) — немецкий учёный-зоолог и путешественник, автор знаменитой научно-популярной работы «Жизнь животных».