— Не в город ли за лекарством, борони бог, собрался? Не плохо ли опять с Марьей Егоровной? — участливо спросил Хомутов.
— Благодарствую, жена здорова. Комары-то кончились. А я хочу тут… — он замялся и конфузливо докончил: — Хочу тут одно болотце осмотреть. Микрорельеф там очень интересный.
Голос у него был глухой, невыразительный и замедленный, словно усталый. Он, видимо, и в самом дело устал. Привалившись к борту широкой сутулой спином, он полузакрыл глаза.
— Извините, Илья Романович, за бесцеремонность, — дружелюбно обратился московский ревизор к Серову. — Не разрешите ли задать вам несколько вопросов? Поверьте, это не пустое любопытство.
Веки Серова раскрылись шире, и он сел прямо.
— Вы, кажется, московский ревизор?
— Да, главный инженер главка Жданович.
— Серов, — приподнял Илья Романович над седой курчавой головой старенькую выгоревшую кепочку. — Спрашивайте.
— Вы действительно верите, что потенциал этих торфов огромен?
Серов молчал, настороженно глядя на Ждановича, и ответил медленно, нехотя:
— Не только верю, а точно знаю. Огромен? Эти смотря с каким масштабом подходить.
— Ну, например, с масштабом Шатуры.
Серов покачал головой.
— Нет, конечно, это не Шатура. Но два-три ближайших района с их городами, и конечно, с их промышленностью можно насытить энергией по горло. В это я твердо верю! Что вы еще хотели бы узнать от меня? Впрочем, знаю. Не раз уже слышал этот вопрос.
Он заговорил торопливо и горячо, глядя прямо в глаза Ждановича, и тот не решался отвести свой взгляд.
— Отвечу и на этот вопрос. Вы бывали в глубине здешних районов? Бывали? Значит, видели, что темновато еще живет наша глубинка. Только в рассказах иных наших неумных писателей электричество горит обязательно в каждом колхозе. Писать о колхозе без электричества они считают просто неприличным. Есть, правда, кое-где движки и микроскопические гидрушки. Освещают они колхозную жизнь еле-еле, вполнакала, но и тех далеко не достаточно. А во многих и многих деревнях горит еще керосиновая семилинейка с треснувшим и залепленным бумагой «пузырем». А не подвезет сельпо керосину — и коптилка-маслянка в ход идет. Тоскливая картинка! Видимость в радиусе полметра, к потолку тянется витой шнурочек копоти, по углам густые тени шевелятся…
Серов замолчал, твердо сжав губы.
— Я, кажется, в сторону подался. Вернемся, однако, к литературе. Читал я как-то рассказ. Вот досада, забыл и заглавие и автора. Крошечный рассказик. Жили люди в грязи, в паутине, в полутьме. И вот провели им электричество. И когда зажегся яркий свет, ахнули люди: только мерзости накопилось вокруг них по темным углам! И начали они чистить, мыть, скоблить свои жилища, выбрасывать вон накопившуюся мерзость. И началась у них чистая, светлая, а значит, и радостная жизнь.
Он засмеялся отрывистым, клокочущим смехом человека, у которого внутри все кипит. Затем опять заговорил:
— Я бьюсь, как муха об стекло, это верно. Как будто бы и нет ничего на моем пути, а я бьюсь обо что-то головой. Но я не уступлю! — сказал он так, что покраснело лицо и надулась на лбу вена. — Не уступлю! Зимой я снова еду в Москву. Раньше не смогу, — он вдруг смутился и виновато понизил голос. — Жена меня болеет малярией. Только зимой чувствует себя хорошо, а в другое время боюсь оставлять ее одну. Но в декабре я обязательно буду в Москве. Обязательно!
— Один будете в Москве действовать? — заинтересованно спросил Жданович.
— Один, — медленно обронил Серов.
Сидевший в задке кузова Ваня Гавриков вдруг вскочил, вытянул даже руку, собираясь что-то сказать, но смутился и сел, так ничего и не сказав. Серов, глядя на него, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Были у меня и соратники, единомышленники, один я воевал все эти годы. Но как-то порастряслись, — обратился он к Ждановичу и снова легко и добро рассмеялся. — Я их не осуждаю. Человек — величина переменная. Что ж, одни отстали, другие пристанут, — снова улыбнулся Серов, взглянув на Ваню.
— Пристанут, обязательно пристанут! — воскликнул Жданович и, увлекшись, схватил Илью Романовича за руку. — Например, я! Всем, чем могу! Я не сгоряча говорю, не подумайте. Вы в Москве не один будете, нет-нет! — искренне заволновался Жданович, но под тяжелым, недоверчивым взглядом Ильи Романовича смутился и смолк.
— Что ж… Спасибо вам, — сказал вяло Серов, поправил для чего-то на голове кепочку и встал. — Постучи, Иван Эдуардович, шоферу. Мне здесь вылезать.