Туманная страна Паляваам
Николая Балаева я знаю очень давно. Помню, как с молодым геологом с Чукотки, тогда еще начинающим писателем Олегом Куваевым, мы заехали к Николаю в Подмосковье, где он работал в овощном магазине. Мы помогали ему грузить яблоки. Николай молча и терпеливо сносил нашу помощь, хотя в этом, казалось бы, простом деле нам явно не хватало профессиональной хватки…
Это было пятнадцать лет назад. После нам всем троим пришлось еще много и основательно изучать жизнь: Олегу — во льдах Ледовитого океана, на его побережье и островах, мне — в различных тундровых экспедициях, а у Николая был университет, приезд на Чукотку, работа шурфовщиком на прииске «Красноармейский», маршруты в геологическом отряде, работа в Анюйской рыбинспекции, а затем — в районной газете.
Никто из нас не подозревал тогда, что все эти скитания и постепенно накапливаемый опыт выльются из полевых пикетажек на страницы журналов и книг, как это бывает у многих начинающих писателей, которым крайне необходимо поделиться увиденным, пережитым, осмысленным в одиночестве тундры, в белизне ее снегов, в тишине, нарушаемой лишь разноголосьем птиц да тарахтеньем далекого вездехода за горизонтом.
Первые рассказы Николая Балаева публиковались в районной, окружной и областной газетах, в журнале «Молодой коммунист», альманахе «На Севере Дальнем». А сейчас мне радостно представлять его первую книгу. В его произведениях подкупает отличное знание дела: материал прошел сквозь судьбу автора, отсюда правдивость характеров и ситуаций.
Николай по-прежнему верен чукотской теме — и в творчестве, и в жизни. Работает заведующим перевалбазой совхоза имени Ленина Шмидтовского района. База расположена на озере Рымыркен. Жена его Оксана — радист перевалбазы, вместе с ними сын Володя. А вокруг — безбрежная тундра, с ее снегами и пургами, ветрами и туманами…
Эти строки я пишу на острове Врангеля. Николай далеко, и мне думается, хорошо, что там, за островом, есть земля, согретая теплом его сердца, что этой земле он беспредельно верен.
Патриотизм северян, их приверженность земле, которую они обжили и полюбили, еще ждет своего исследователя. Но уже и сейчас ясно, что патриотизм их не квасной, когда дальше своей околицы ничего не видят. Северяне видят, сознают, что их труд вливается в груд всей страны, и гордятся этим. Нам только кажется, что в творчестве мы выражаем сугубо свое, наболевшее, личное. Над личным, как дым над пламенем костра, неизменно стоит сверхличное — Время.
Если вы не равнодушный читатель, вы почувствуете это Время, увидите людей, торопящих его и без того стремительный бег, разделите их заботы, горе и радость, любовь и ненависть, описанные пером Николая Балаева.
Альберт МИФТАХУТДИНОВ
Побег
Мы вышли к реке, и горы замкнули круг. Мокрые от бесконечных дождей черные вершины и бледный осколок неба над головой.
— Пей-за-жик! — протянул Мишка. — Как ты тут два года кантовался, убей — не пойму.
Мы сползли к воде, бросили на гальку рюкзаки и телогрейки. Поддернув раструбы сапог, я забрел в реку, ополоснул лицо, закатал вверх свитер. Ветер остудил спину и грудь, немного снял усталость.
— Эх, лучше триста километров по асфальту, чем пятьдесят по кочкам, провались они пропадом! — сказал Мишка. — Иди, покурим.
Я лег на телогрейку рядом с ним.
— А что, полдела сделали. — Он вытряхнул из пачки папиросы. — Теперь заруливай веслом и плюй на все заботы. Сколько до усадьбы?
— По этим петлям сотни две с половиной наберется, — ответил я. — Дней за пять доплывем.
— Сегодня у нас воскресенье, сутки туда-сюда, значит — к субботе. Самый раз! Первым делом в бухгалтерию, монету в карман, на вертолет и в райцентр. А там уже цивилизация: кафе «Арктика», кинотеатр «Чукотка». И до столицы оттуда рукой подать. Могучий лайнер через двенадцать часов осторожно высадит прямо у такси во Внуково. Прогресс! Плывем быстрее!
Мы расстелили на песке старую резиновую двухместку, всю в красных заплатах. Для латок материала не было, и Камчеыргин научил меня пользоваться детской клеенкой — бесценным для этих сырых мест материалом. Из нее прибрежные чукчи даже камлейки шьют.
Наверно, Камчеыргину не хотелось отдавать лодку. Но вслух он ничего не сказал, а на лице его я так и не научился читать мысли. Камчеыргин присел рядом, когда мы проверяли лодку, и только чуть погладил ладонью шершавую резину. Совершенно непроницаемо и удивительно спокойно было его лицо.