— А-а-а! — ревет парень.
Он отшатывается от стола ко мне, и в этот момент к нему бросаются ребята, сидевшие рядом. Миг — и его уже нет в зале, угрозы и ругань раздаются на улице, за промороженными стеклами.
— Чего он к тебе? — спрашивает один из парней.
— Не знаю. — Я нагибаюсь и собираю почту.
— Может, со своей бывшей бабой где видел?
— Может.
— Тогда понятно.
— Безобразие, — говорит официантка. — Замучил девчонку. Она уже и на улицу вечером не выходит.
— Ладно оправдывать! — говорит кто-то. — Вам дай волю…
— Вообще, надо с ним что-то делать…
— Законы есть, а у нас привыкли валандаться…
— Его Мишка Гуков к участковому поволок…
— Подумаешь! Опять штрафом отделается…
— Любит он ее…
Я торопливо заворачиваю почту в бумагу и выхожу на улицу.
Ровно в шесть к конторе прииска подкатывает вездеход. В брезентовом кузове ящики с продуктами, мешки свежего хлеба, уголь, обрезки горбыля. Часть нам, часть на «Кабаний». Кое-как в дверном проеме я устраиваю мешок с драгоценными подарками приискового деда-мороза Соцмана.
— Слышал, у тебя схватка была, — смеется Валька.
— Да так… Останови у того общежития.
— Мало, что ли, досталось?
— Пошел ты к дьяволу.
Машина, взревев, скачком бросается вперед, за поселок. Мимо пролетают распахнутые ворота ремонтных мастерских. Там в голубом пламени сварочных аппаратов суетятся вокруг бульдозеров люди. Какой-то человек в ватнике машет крановщику поднятыми руками. Рядом с мастерской, под навесом, цепочкой стынут готовые машины, валяются скрубберы промывочных установок, отсадочные машины, груда транспортерных роликов, рулоны лент. Зима только переваливает на вторую половину, а прииск уже работает в две смены, готовит технику к промывке.
— Тебя встречают? — Валька кивает на ветровое стекло.
У обочины, напротив общежития, маячит тонкая фигурка. Рита. Надо же, узнала, когда идет вездеход! А, впрочем, чего удивляться? Тут, как в деревне, — все и всё знают.
А вдруг она к машине вышла? Просто совпадение…
— Останови! — кричу я.
Валька тормозит. Я выпрыгиваю на снег. Рита стоит, придерживая руками полы шубки. Голова открыта, ресницы и волосы надо лбом в инее.
— Едете? — зачем-то спрашивает она. Ведь и так ясно.
— Да.
— Простите меня.
— Чего там. Вот везу ребятам всякие подарки на праздник, почту с «материка».
— Вы там одни, хорошо, — тихо говорит она, и я слышу в ее голосе тоску и вижу в усталых глазах тоненький, еле заметный лучик надежды.
— Вот, отдайте. — Она протягивает руку с конвертом. — И скажите, пусть больше не пишет. Он даже не представляет, что делают со мной его письма… Я боюсь… Он никогда ничего вам не рассказывал о себе?
— Нет. Он почти всегда молчит… А что именно?
— Так… Ничего… Ну, пока, я побегу — замерзла. Счастливо вам добраться.
Я смотрю, как она бежит к дверям дома. Сколько ей лет? Двадцать два — двадцать три… «Счастливо вам добраться». Красивая женщина…
— Порядок? — спрашивает Валька. — Договорился?
— Балбес, — злюсь я. — Трогай. Тебе, наверное, и сны-то беспутные снятся.
— Снятся, — соглашается Валька. — Только я о другом. Я ведь всю эту историю знаю.
— Вот и хорошо. Давай, Валя, помолчим…
Март. В голубом небе висит белое солнце. Мороз жмет, но с воздухом что-то случилось. Стал тяжелее, набрал где-то влаги. Невероятно, но зима покатилась под гору. Мы далеко ушли вверх по долине. За спиной рядами тянутся выбитые линии. Наст исчерчен темными полосами пыли.
В проходках соседнего шурфа копается Веденеев, мнет руками комья грунта, бормочет: «Интересно, интересно…»
— Что интересно? — спрашиваю я.
— Кое-что. А двадцать шестой шурф придется расширить. Кто работал?
— Я.
— Заузил. Уступ внизу подрежь одним шпуром.
— Без толку это. Все равно ничего нет.
— А это не твоего ума дело. Есть или нету. Ты же обязан сдать работу. Дай вам волю — на одной ноге проходить будете. Видел таких орлов. Лом негде поставить, а он еще сам ухитряется залезть.
— Ладно, сделаю.
— Не сомневаюсь, — говорит Веденеев. — Но при актировке проверю. Народ вы несерьезный, глаз нужен.
— Третий, — смеюсь я. — На темечке.
— Ну-ну, — сердится Веденеев. — Ты давай работай!