Я хватаюсь за верхушку лома, вбитого в землю, ставлю ногу на ступеньку. Стены шурфа за ночь обрастают инеем, толстым, как оленья шкура. Первым взрывом его выносит. Но когда бьешь для этого взрыва шпуры, изругаешь все на свете. Иней отваливается хлопьями и, конечно, падает не куда-нибудь, а за шиворот.
Уже на второй линии в шурфах идет странный голубоватый грунт. И масса небольших кварцевых валунов. Пробьешь шпур до половины, вдруг звяк — кварц! Деваться некуда, и долбишь его до посинения.
В одно прозрачное утро мы, выйдя из балка, услышали странный звон. Частый, словно кто колотил по рельсу.
— Звонят, — говорит Вовка и поднимает клапан шапки. — Кто бы это?
— Твоя, — отвечаю я. — Соскучилась.
— Брось трепаться, — злится Вовка. — Моя хоть звонит, а твоя что-то замолкла.
— Много ты знаешь. — Я отворачиваюсь.
С Ленкой, правда, происходит непонятное. Но в этом я как-нибудь сам разберусь. Человек может устать от разлуки. А что? Да еще институт… Еще как устанешь! Лекции, библиотеки, конспекты. Да нет, пару строк можно… Если… Зыбкость какая-то…
Под непонятный звон мы выходим из своего распадка и останавливаемся. На линии чужой человек. Стоит у воротка над шурфом и крутит ручку. Цепь замоталась, и металлическая бадья летает вокруг воротка, звеня на всю округу.
— Ха, — кричит Вовка. — Медведь!
— Сам ты медведь, — говорю я. — Э-э-эй, дя-дя-я!
— Точно, — подтверждает Леонид, — медведь!
Тот, у воротка, отпускает ручку и встает на четвереньки.
— Бежим на него! Удерет! — командует Леонид и, схватив лом наперевес, устремляется вперед.
— Го-го! — кричит Леонид.
— Ура! — орет, подпрыгивая рядом, Вовка.
— О-ля-ля! — реву я, несясь за ними.
Медведь несколько мгновений смотрит на нас, потом резко разворачивается, и через минуту он, похожий на шар, уже катится по склону сопки, в километре от шурфов.
Задыхаясь, мы останавливаемся на линии.
— Теперь его олень не догонит, — смеется Вовка. — Как ракета рванул.
— Подожди радоваться, — говорит Леонид. — Посмотрим вначале.
Мы обходим линию. Натворил косматый шурфовщик дел! Штук двадцать затаренных в мешки проб побросал в шурфы. Хорошо, завязаны были, а он, видно, особой силы не применил. Один вороток цел, на втором оборвана цепь.
— Свинья лохматая! — ругается Леонид. — Клепать придется. А ведь твой медведь. Ждал, ждал, решил сам наведаться. Любопытный народ. Небось дня два лежал на сопке, смотрел, чем мы занимаемся, а потом решил попробовать. Любят они подражать. А тут железо звенит: конечно, понравилось.
— Это точно, — говорит Вовка. — Музыку они любят. У нас такой случай был: женили своего шкета. Того, с катера. На свадьбе, значит, день и всю ночь гуляли. Дед Шубаров под гитару пел эти… романсы. Отличная у него была гитара, с двумя грифами, черная. Во Владике купил. Ну, отгуляли, утром кто как по домам. Дед посошок на дорожку и потопал. Тропка там, километра три, по тайге. Трава в пояс, аукни — сутки звон в сопках стоит. И топает по этой красоте дед нараспашку, гремит: «В лихую годину на тройке багровой по звездам летели вдвоем!» А Потапыч, должно, недалеко сны глядел. Проснулся от шума, шасть на тропку, видит — дед Шубаров. Встает на задние лапы, а дед ему и говорит: «Как смеешь, мерзавец!»
Ну, Потапыч не стерпел, замахнулся. Дед еще успел сказать: «Агрессия, братцы!» — и лег. Отоспался, встает: ни медведя, ни инструмента. Потом ребята деду говорили — в тайге Потапыча встретили. Ходит, говорят, с гитарой и орет: «Ох вы, ночи, матросские ночи!»
— Посмеялись — хватит, — поднимается Леонид. — Времени осталось ерунда, а еще три линии. В мае потечет тундра. Я пойду склепаю цепь, а вы пока в смену, чтобы один все время наверху. Шутки шутками, а вернуться он может в любую минуту.
Я просыпаюсь часов в пять. Долго ворочаюсь в мешке, но заснуть уже не могу. Сосет что-то в груди, мозоли на руках (давно внимание перестал обращать) сейчас пышут жаром. Ноги ломит. И голова гудит. Одна бесконечная нота. Слышно, как зевает, сворачивая челюсть, Вовка, похлопывает себя по голым плечам и говорит в пространство:
— Голова как колокол.
Леонид ворочается во сне, стонет. Эпидемия, что ли, какая напала? Грипп азиатский: говорили три дня назад по радио — во всем мире свирепствует. Хорошо, а сюда он как попал? Валька привез?
Завтракаем молча. Еле возим ложками в консервных банках. Сегодня суббота, на завтра запланирован выходной. Измотал всех этот кварц, на новой линии с пяти метров идут валуны, чем дальше, тем крупнее…
— Может, подрыхнем сегодня? — с надеждой спрашиваю я.