— Вездеход завтра вечером будет, — говорит Вовка. — Валька обещал совершенно точно.
— Неизвестно, что будет завтра. — Леонид обводит взглядом тундру, и мы тоже смотрим вокруг.
Небо спустилось вплотную к снегам и набухло лиловым внутренним светом. Неясные тени перебегают по тундре.
— Ну, пока, ребятки. Утром я уже там.
Легко и свободно, махнув палками, он срывается с места. Вниз по распадку в тесных черных стенах, все быстрей, крутой поворот направо, последний миг — и его нет.
— Обалдеть можно, — бурчит Вовка. — Нешто такие выкрутасы называют любовью? Любовь должна проходить в тишине и спокойствии, в уюте. Чтоб тепло было и только двое… Ну, бог с ним. У каждого котелок на плечах варит то, что ему по вкусу. И не нашего ума это дело. Пойдем зайца драть.
…Сначала плывет высокий тугой звук. Потом кто-то, размахнувшись выше сопок, лупит молотом в стену. Балок вздрагивает, с полки, с приемника сыплются на стол книги.
Мы стоим посреди балка, напрягая слух. Но за стеной тишина, только шуршит по заледенелому стеклу мягкая лапа.
— Что? — спрашивает Вовка. — Во, опять!
— Тише, — шепчу я.
Снова стремительно растет звук… Удар!
Вовка бросается к двери, распахивает ее и прямо на пороге пропадает в облаке снега. Я выскакиваю за ним. Брезент, прикрывавший выход из сеней, задрало на крышу.
Мы не успеваем опустить его, очередной порыв заталкивает нас обратно в балок и захлопывает дверь. Опять тишина.
— Видал, — тяжело дышит Вовка. — Пурга. Настоящая.
А как же Ленька? Я смотрю на часы. Ушел он в восьмом, сейчас двенадцать.
— Не догнать, — говорю я. — У него лыжи и пять часов форы.
— Какие лыжи, кого догонять? — кричит Вовка, сдергивая с гвоздя ватник. — Он уже у поселка, а у нас шурфы открыты. Быстрей!
Мы скатываемся по распадку и бежим к линии. Ветер несильными порывами толкает в спину, бежать легко. Обгоняя нас, по серому насту шелестят белые снежные змейки. Неба не видно. Там, наверху, просто ничего нет, но воздух полнится неземным и призрачным светом. Сзади рождается свист, догоняет, что-то упругое бьет по спинам. Ноги мельтешат, как у оленя в упряжке. Сознание уже не управляет ими, они подчиняются другому, неизвестному центру. В теле появляется невероятная легкость. «Как на луне», — почему-то думаю я и лечу носом в снежный вал, огораживающий шурф. Прибыли. Порыв спал. Шелестит, прямо очень ласково шелестит поземка. Тонкие струйки стекают в горловину шурфа, закручивают там снежный хоровод. Таким темпом пару часов, и следа не останется от нашей работы. Потом раскапывай.
— Где мешковина? — кричит Вовка.
Я ухватываю сшитое из распоротых мешков полотнище. Вовка бросает поперек горловины четыре доски, мы тянем на них полотнище против ветра, обкладываем края снежными и кварцевыми глыбами. Ага, пригодился и проклятый кварц! По ветру прижимаем мешковину еще двумя досками. Готово.
— Бежим дальше! — командует Вовка. — Скорее!
Ветер усиливается. Змейки исчезли, тундра вокруг покрыта тяжелым белым дымом. Постепенно он поднимается выше колен. Мы долго лазим у последнего, восьмого шурфа. Брезента нет.
— Тут лежал! — отвернув голову от ветра, кричит Вовка. — На нем лопата была, я помню!..
Ныряя в белый дым, мы долго на ощупь ищем проклятый брезент. Наконец находим метрах в пятидесяти от шурфа. Лопата выручила: намотала на себя и воткнулась в снег.
Теперь домой против ветра. Он уже ревет на все лады зверскими голосами. Ухватившись за руки, мы лезем вперед. Снег везде: под рубахой, в рукавах, за шиворотом. Даже под завязанной шапкой.
Снежными чучелами вваливаемся в балок. Сначала не можем отдышаться, а потом, глядя друг на друга, начинаем истерически смеяться…
Спокойствие приходит минут через десять, и мы медленно раздеваемся, выгребаем отовсюду снег.
Балок трясется мелкой дрожью. Порывов уже нет, ветер гремит на одной ноте.
Вовка разливает по кружкам горячий чай.
— Только бы он дошел, — говорю я.
— Ясно дело, дошел, — откликается Вовка. — Сидит небось, чаи гоняет, вроде нас…
Времени уж половина третьего, и нам остается самое поганое дело — ждать. Больше ничего не придумаешь в этой ситуации — только ждать. Мы допиваем чай и ложимся. Подрагивает пламя лампы. Тени на стенах мечутся, словно их обуял неизвестный и неотвратимый ужас. Ветер перестал греметь. Он теперь визжит высоким пронзительным голосом, торжествующе и победно.
— Правильно Ленька говорил — не видали мы еще пурги, — вспоминаю я. — Многого мы еще не видали…