ПОЕЗД
Пей, паровоз! В тебя вливают воду,
тебе кидают черных гор пласты.
И жидкость, вырываясь на свободу,
рождает пар. Им пользуешься ты.
Я не живу, я нахожусь на свете
проездом через собственную жизнь.
Совсем в конце, почти уже в просвете
туннеля, вижу, страсть моя лежит.
Жестокий час! Опасно нарастает
спор поезда во тьме с самим собой.
Когда в туннеле облако растает,
страсть сделается вдруг моей судьбой.
На станции, с непринятым прошеньем,
останется усталый человек.
Жизнь каждая кончается крушеньем:
и было так, и будет так вовек.
СУДЬБА
Судьба моя играла с жизнью в кости,
наперекор препятствиям храня
для тайной страсти кровь мою и кости:
судьба со мной, но жизнь — не за меня.
Она причина скрытых сокрушений.
Но как отнять у страсти все права?
Лишь с нею я дойду до возвышений
души моей, и буду я права.
Страсть — часть крыла, того крыла, на коем
слетают к нам и ангел, и гроза.
Но шла не с бурей в жизнь я, а с покоем
и с помышленьем, чистым как слеза.
Зато душа, забыв земные узы
и вытянувшись, духом станет вновь:
любовь есть для нее рожденье музык,
и музыка есть для нее любовь.
ЖЕМЧУЖИНА
Слезу любви мы сами порождаем —
так устрицею жемчуг порожден.
Слезой мы никого не убеждаем,
но было так с начала всех времен.
Сначала перл лежит в растворе соли,
внутри него песок иль паразит.
Но, дав ему нетленный отблеск боли,
нас устрица сияньем поразит.
Душа растет, когда земные руки
напрасно простираются во тьму.
Рост сердца начинается от муки:
лишь слезы научают нас письму.
СТОЛЯР
В душе мы два теченья различаем,
душа у нас — чудесный водоем:
она полна, когда мы получаем,
еще полней, когда мы отдаем.
Мы любим тех, которые нас губят,
мы губим тех, которые нас ждут.
Так дровосеки руки леса рубят,
а руки те — им топливо дадут.
Пусть кость моя невелика размером,
но правду я как великан рублю,
и правило я подтвержу примером:
Вы — губите меня, я — Вас люблю.
Бывает счастье даже и в несчастьи:
столяр обрызгал кровью свой верстак,
но он построил крест из главной части
доски своей. Ну что ж! да будет так.
ГРАНИТ
Во мне одной, к несчастью, два лица
(раздвоенность обличий нелегка мне):
одно — вовне, как скорлупа яйца,
другое — в глубине, как жила в камне.
Но в камень был заложен динамит,
и силою огня гранит взорвался.
Огонь прошел, но пласт еще дымит —
утес взлетел: как я, он к небу рвался.
Рисунок жил заложен был давно,
и по рисунку раскололся камень…
Не динамит мое вскрывает дно,
а музыки в меня всеченный пламень.
Едва ли мне удастся Вас забыть —
не потому, что так я Вас любила,
а потому, что удалось Вам быть
огнем, которым душу я рубила.
ОДИНОЧЕСТВО
Напрасно жизнь нас утешает снами —
ладони наши наяву пусты.
Лишь жалость впрямь и вплоть должна быть с нами,
всё остальное — плод ночной мечты.
Вотще на слово трачу ночь и день я,
никто меня о слове не просил…
Наличье душ — сплошное заблужденье,
нет в нас души, есть только проба сил.
Но нас неверная пленяет битва —
и в бой лечу я, рвенье крыл кляня.
Пусть мертвой матери моей молитва
предохранит от гибели меня.
ПЕСОК
ВОСПОМИНАНИЕ
Памяти В. Долина
Всё клонится, и всё идет ко сну.
Закат лучи и тени удлиняет…
Последнюю и первую весну
во мне рука любви соединяет.
Так много о любви прочла я книг,
что книгою любовь к любви убила,
и все-таки, душа, в последний миг
я вспомню только то, что ты любила:
то было небо с бледной синевой,
вдоль набережной шов травы весенней,
и стук копыт по чистой мостовой
в пустое утро, в утро воскресенья.
То был туман с мерцаньем фонарей,
и тусклых вод текучие траншеи,
и груди чаек, реющих вдоль рей,
и грусть лебедок, вытянувших шеи.
То был наш порт (за соль, за ветер, за
превозмогающий нас вой сирены…).
То были также светлые глаза —
шли мученики с ними на арены.
Пусть три сестры — надежда, и любовь,
и вера — злом неверия убиты:
всё потеряв, мы всё находим вновь,
пред тем как лечь для тления под плиты.
ТРЕУГОЛЬНИК
Обычно угловат над морем мыс,
кончается углом рисунок лодок,
краеугольна печь рыбачьих мыз
и треугольны головы селедок.
Глаз маяка, от солнца золотой,
слепит рыбачий глаз, как рыцарь шпагой.
Широкий пляж с янтарной мелкотой
распластан между дюнами и влагой.
Почти забыты мною латыши,
остыла я к воде и к водолазу,
но первый угол здания души
я прислоню к либавскому лабазу.