МЫСЛЬ
Уверенно, воздушно и упруго
(пускаясь в путь уже не в первый раз),
как плотный холст спасательного круга,
несет меня над хлябью мысль о вас.
Она венком ныряет над пучиной
(венок не из сплошных, конечно, роз).
Она — стихов является причиной
и даже иногда — причиной слез.
Ей снится сон мучительный и светлый
(как звук предсмертной песни лебедей).
Зачем так много силы безответной
в порывах нерешительных людей?
СОН
Мечта моя на внутреннем огне
медлительно но верно закипала.
Основываясь на минувшем дне,
я удовлетворенно засыпала.
Как иглы, жарким полднем, на сосне,
душа моя от жажады рассыпалась…
В ту ночь я Вас увидела во сне:
я падала, когда я просыпалась.
Я слышала, как падала земля:
моя могила заступом копалась.
Кругом темнели голые поля…
Я плакала, когда я просыпалась.
Чтоб скрытой не тревожиться судьбой,
чтоб честь моя и в снах не оступалась,
должна я посмеяться на собой:
— я выспалась… когда я просыпалась.
РУКА
Когда душа, строптивая вначале,
склоняется во сне к другой подчас —
сон состоит из счастья и печали…
но явь дает ей лишь вторую часть.
От этой части днем душа худеет,
оставив сладость пищи на потом.
Действительно — рукою чародея
ей сновиденье вносит пищу в дом.
Знакомьтесь, не спеша, с душой такою,
которая, от голода дрожа,
во сне — вас гладит гладкою рукою,
а наяву пугливее ежа.
Никто сказать душе такой не вправе,
что сон ее построен на песке.
Бывает сон, что явственнее яви,
и слово, что висит на волоске.
У слов таких возвышенна основа.
Они — не для бумаги и чернил…
И Осип Мандельштам такое слово
с тяжелым камнем некогда сравнил.
РАВНОВЕСИЕ
I. «Все в юности ромашку обрывали…»
Все в юности ромашку обрывали.
Я не красива и не молода.
Поэтому на мой вопрос едва ли
цветок яичный мне ответит «да».
И я стою, его не вопрошая,
оружья не имея для борьбы.
Но есть во мне уверенность большая
в непогрешимости моей судьбы.
II. «Мне кажется убийственной…»
Мне кажется убийственной
несогласованность сердец.
Что ложь бывает истиной
и мне открылось наконец.
Смотрю и вижу явственно
— мечтаньем совесть заглуша —
что может быть безнравственной
и целомудренной душа.
III. «Как заключенный, тающий от муки…»
Как заключенный, тающий от муки
и близкий к сумасшедшим рукавам,
по вечерам я опускаю руки,
бессильные от сильной тяги к вам.
Но если б, друг мой, ангелом была я,
я подняла б над вами два крыла,
чтоб скука жизни, тусклая и злая,
вас в будущем коснуться не могла.
IV. «Блестят на солнце яблоко и слива…»
Блестят на солнце яблоко и слива,
имея тени вечное клише:
явление прилива и отлива
знакомое сознательной душе!
Плоды горят одним открытым боком,
направленным к блаженной теплоте.
А бок другой в смирении глубоком,
и краски там совсем уже не те.
СОЛЬ
Неосторожно названная Анной,
я родилась с ущербною луной.
На первый взгляд, увы, кажусь я странной,
но взгляд второй мирит тебя со мной.
Пусть скорбь дала мне горькую зарубку,
по имени я все же — благодать.
Сжимая сердца дышащую губку,
стараюсь я всю соль мою отдать.
Соленый ветер взмылил зыбь (и сушу
испепелил), когда я вышла жить…
Открой свою обугленную душу,
чтоб я могла мой груз в нее вложить.
Подводный мир сливается с высоким,
когда туман сиянием гоним…
Корабль плывет, и все мирские соки
кипят и разливаются пред ним.
Плывет он осмотрительно и плавно —
не доплывет до цели никогда.
Не знаю в чем (быть может в самом главном!)
и у него — несчастная звезда.
ДВА
N.N.
Который час? Во мраке ночи
(там, где у спящих голова)
сияют цифры. Чаще прочих
мне овечает цифра два.
Два поворота в круге суток,
распределенных на часы.
Есть два крыла у диких уток.
В двух медных чашах груз — весы.
Летят две стаи. Точки… Точки…
И точно два угла вдали.
В осенней роще вижу кочки
из медных листьев и земли.
Решусь ли груз необычайный
я взвешивать на меди дней?
Когда лишь двое знают тайну,
гораздо больше веса в ней…
Живые глухи иль жестоки.
Им ничего не говоря,
я посвящая эти строки
двум мертвым буквам букваря.
ЛЕС
Богатство сдерживаемой любви
итог мучительного добыванья…
Сентябрьский блеск червонцем не зови:
в сухом лесу есть треск четвертованья.