Днем над космической страницей
он гнет старательно ребро,
а в сумке клетчатой хранится
все личное его добро.
Сияет под луною зданье.
Луна бледна, не спится ей.
И заключенного сознанье
томится в этот час сильней.
Как рыба что уткнулась в сушу
он кругло открывает рот.
Луна ему вскрывает душу:
мне кажется, что он поет.
Поет о камне, о начале
основы под своей ногой
и о подпочвенной печали
своей отчизны дорогой…
Быть может он не пел той песни,
но мог бы эту песню петь.
Чертил он круг тропы небесной
и минеральных жилок сеть.
Он — в доморощенной фуражке
(кто шил ее в тюрьме ему?..) —
пил чай из оловянной чашки
и как зрачок берег суму.
Ее и летом и зимою
хранил он тщательней всего.
За неразлучность с той сумою
прозвали сумчатым его.
ФАКЕЛЫ
В строенье над истоком невским,
в тюрьме что выстроил карел,
народник Михаил Грачевский
зловещим факелом горел.
Тяжеловесна дверь из дуба,
насилья выражение.
Пред ней — жандармов топот грубый,
за ней — самосожжение.
Гуляет Ладога над глиной,
над пустырем, где без следа
зарыты на косе недлинной
невоплощенные года.
Останки душ огнеупорных
тех героических времен
истлели возле струй озерных
без насыпи и без имен.
ДЫМ
Послушные назначенной судьбе,
поднявшись духом точно дым в трубе,
они дыханье отдали борьбе
и в нашей памяти воскреснуть вправе.
Пусть павшие во имя сил благих
за счастие голодных и нагих —
среди других портретов дорогих
пред нами встанут в золотой оправе.
КОТЕЛ
Страна была тогда подобна
уже бурлящему котлу.
Трещали пулеметы дробно,
и многое пошло ко дну.
Мастеровой с разбитой честью
(еще не жившее лицо)
из тощих городских предместий
шел на хозяйское крыльцо.
Над царством тучи нависали,
японцы русских гнали вспять.
Над письмами тогда писали
год девятнадцать, ноль и пять.
В быту того большого года
жандармское звучало п л и!
И вспомнили друзья народа
тех кто до них в народ пошли.
Той знаменательной зимой,
усталые как богомольцы,
последние народовольцы
расстались с каторжной тюрьмой.
СПИЦЫ
В многоголосом хоре голоса
охвачены всегда одним дыханьем.
Так держит обод спицы колеса,
так кузница следит за полыханьем.
Мое волнение течет как сплав
металлургический — сплошной и жгучий,
но эта повесть состоит из глав
и медленно взбирается на кручи.
И все ж одушевленная весной
летит моя повозка по ухабам —
навстречу логу с ягодой лесной,
навстречу северным бадьям и бабам.
ГРУША РЫБИНА
Полдень крепко пригревает кочки.
Май раскинул свой цветной товар.
Груша Рыбина в цветном платочке
третий раздувает самовар.
Рыбина — степенная поморка.
Стан ее упруг, высок и прям,
и хрустят на ней в кумачных сборках
сарафаны по воскресным дням.
Это происходит в месте ссылки,
в Ньоноксе. О северный посад,
где в деревьях ледяные вилки,
и где невидаль — фруктовый сад!
Яблок здесь на севере не видно.
Груши все ж бывают иногда.
Грушу не пугает очевидно
ветр и ледовитая вода.
Снежен вечер. В виде привиденья
белая меж тучами луна.
В солеварне белые строенья.
В Белом море влага солона.
Не сладка на Севере погода:
с моря дует ветер, все дрожит,
и на берегу почти полгода
якорь меж сугробами лежит.
Здесь застыл изогнутый, ползущий
ствол, напоминающий змею,
и невзрачный домик, берегущий
героиню бедную мою.
Зиму в ссылке, в неуютном месте,
где был дружен с вьюгою мороз,
провела и Вера Фигнер вместе
с другом — с Александрою Мороз.
Все сшивалось там из рыбьей кожи,
все промерзло хоть один разок:
и возок, на утлый челн похожий,
и челнок, похожий на возок.
Груша Рыбина умна едва ли,
но не ей ли отводить беду?
У нее недаром составляли
имя и фамилия — еду…
Луч заката пригревает кочки.
В них цветной красуется товар.
Груша Рыбина в цветном платочке
пятый раздувает самовар.
СПЛАВ
Лишь во сне горжусь я силой воли,
красотою — в совершенной мгле.
Я — смешеньем сахара и соли,
странной смесью гордости и боли
отмечаю путь свой на земле.
Вера мне ничем не отвечала:
все в ней из другого вещества.
Более чужой я не встречала.
Но нашла и общее начало
я у чуждого мне существа.
Рассказала я немало в общем,
о герое (разницу кляня).
Пусть теперь об этом — нашем общем —
мой герой расскажет за меня.
Да, я казалась твердою как лед.
Я не ждала спасенья ниоткуда,
живя как в келье годы напролет
с душой воительницы одногрудой.
Сердца холодных женщин не легко
в горячее приходят состоянье,
но мысли их, кипя как молоко,
любое заполняют расстоянье.