Оленька с силой ударила себя розовым пупсом по носу и немедленно скуксилась.
Лиля поморщилась. Сверкающая ртуть теперь словно вытекала из головы и разливалась по всему телу горячей, отвратительной слабостью:
- Нет, Кира Петровна, это нельзя откладывать. Сначала я вам все скажу, а потом уже вы сами решите, что с нами делать... Можно, я сяду лучше?
Шагнула к табуретке, тяжело опустилась на нее, придерживаясь рукой за край стола, отвела от лица липкую от пота прядь и выдохнула:
- Мы... То есть, я... Получается, что я втягиваю вас в очень нехорошее дело.
- Знаю я все ваши девчоночьи нехорошие дела! - Та выдвинула из-под стола ещё одну табуретку и тоже села, потянувшись к плите и на время отключив обе конфорки. - С мужем поссорилась, ребенка увезла... Отлежись, подлечись. Успеете, помиритесь. Ну, куда вы, скажи на милость, денетесь? А я что? Мне только хорошо от того, что ты приехала... Думаешь, мне, старой, твой муж синяков наставит за то, что я тебя прятала? Так он же у тебя, поди, не алкоголик и не уголовник?.. Чего молчишь?
Она почувствовала, что не может заплакать. Просто не может - и все. Глаза сухие, в голове сухо и горячо. Горло сжимает корявыми и шершавыми пальцами.
- Кира Петровна, вы мне верите?
- Слушай, что ты за вопросы задаешь? Верю, конечно! Отчего не верить?.. Сколько мы с тобой знакомы уже?.. Молчишь? Забыла?
- Четыре... Четыре с половиной года.
- Ну, вот! А спрашиваешь: верите - не верите... Да, если хочешь знать, я ещё когда эти четыре с половиной года назад жиличку себе во вторую комнату искала, сразу на тебя внимание обратила! Все! Всем остальным девчонкам тут же отказала. Ты мне с первого взгляда понравилась. И потому что симпатичная, и потому что скромная, и глаза у тебя не хитрые были. Терпеть не могу людей, у кого глаза лисьи... Разве плохо мы с тобой жили в ранешние-то времена?
Лиля через силу улыбнулась:
- Хорошо... Хорошо жили.
Больше всего на свете ей хотелось просто сидеть сейчас за столом, пить чай без сахара, но с блинами и вспоминать. Вспоминать, как Кира Петровна учила её заводить тесто на пирожки, как вместе ходили на Пасху в церковь с пакетом крашеных яичек, как подобрали в подъезде котенка, а он оказался вшивым...
- Да-а-а... Если бы не племянница моя тогда, ты и до сих пор бы у меня жила. И от меня бы в свой замуж пошла, и я бы тебе свадебное платье готовила. И Оленька, внученька.., - Кира Петровна наклонилась и потрепала девочку по жидким светлым волосенкам. - И Оленька, говорю, внученька, ближе бы ко мне была. А то ведь первый раз твоего ребенка в полтора года увидела! А?! Ну, куда это годно?
- Кира Петровна, - с отчаянием проговорила она, чувствуя, как слова острыми колючками застревают в горле. - Кира Петровна... Дело в том, что Оленька - не моя дочь, а меня обвиняют в убийстве её настоящей матери... Меня, наверное, уже ищут, Кира Петровна, миленькая! Но я никого не убивала! Правда!
Оленька на четвереньках поползла к краю одеяла. Бывшая квартирная хозяйка, которой Лиля когда-то ежемесячно платила деньги за съем комнаты, уронила руки. Лицо её потемнело и внезапно, в один миг, сделалось старым.
- Лиля?! - в голосе Киры Петровны послышались одновременно ужас и недоверие. - Лиль, ты так не шути! Такими вещами не шутят!..
Лиля только помотала головой, и по щекам её, наконец, потекли слезы...
Все окончательно встало на свои места после того, как в кабинет зашел этот белобрысый, пахнущий табаком и шоколадом и сунул под нос следователю коричневую блестящую обертку. Если бы это оказался какой-нибудь "Марс" или "Сникерс"! Если бы... Впрочем, ничего уже, наверняка, не изменилось бы. А так она, по крайней мере, успела лихорадочно покидать вещи в сумку, сложить в два отдельных пакета игрушки и документы и рвануть вместе с Оленькой из дома. Куда угодно, только подальше от этой квартиры...
В тот момент, когда белобрысый сказал, что он жует "Лиона", стало, наконец, ясно, при чем тут "львенок". Тот самый, с фотографии, которую показывал второй - худой, черноволосый, с длинным прямым носом... "Лион" "лев" - "Леон" - "лев"... "ЛЕВ", выведенное её непослушной, дрожащей левой рукой... Олеся была переводчицей... "Леон" - "лев"... Там был французский актер с большими глазами, зато почти совсем без подбородка. Профессиональный убийца, взявший к себе на воспитание чужую девочку. Убийца...
Она поняла это в один момент, и в этот же миг все понял темноволосый следователь. Лиля могла бы в этом поклясться. Этот его взгляд... Он услышал "Лион", вздрогнул, посмотрел сначала на Оленькину медицинскую карточку, лежащую на столе, потом поднял глаза...
Она знала, что запомнит этот его взгляд на всю жизнь... Удивление. Невозможное удивление от того, что все, оказывается, так просто. И темнота... Она вдруг почувствовала, что сейчас у него сузятся зрачки, как у хищной кошки перед прыжком. Он видел перед собой убийцу.
Теперь следователь со странной фамилией Щурок знал, что львенка нарисовали для того, чтобы указать на Лилию Бокареву, воспитывающую родную дочь Олеси Кузнецовой. Лиля понимала это тоже.
Только следователь был уверен в том, что рисунок выполнила перед смертью Олеся. А Лиля была уверена в том, что Олеся этого не делала. Уверена так же, как и в том, что она, Лиля, никого не убивала. Она знала, что есть кто-то еще...
То, что есть этот "кто-то" она поняла в самый первый миг, когда узнала из новостей о гибели Олеси и её мужа. Почувствовала, что дело плохо, когда следователь начал задавать вопросы по Валерку Киселева, явно намекая на то, что их встречи не ушли в прошлое. Потом эта болезнь Рейно. Женщина, упавшая возле стойки бара... Следователь, кажется, даже сказал, что она схватилась рукой за стойку. Все правильно. Она должна была показать свои чертовы синие пальцы! Должна, чтобы сломать её, Лилино, алиби! Синие пальцы - другая женщина!.. Теперь, только теперь она понимала многое, но, к сожалению, слишком поздно...
Карточка Оленьки на его столе. Волос, взятый для экспертизы. Она была почти уверена в том, что экспертиза даст положительный результат, и даже, наверное, не очень удивилась бы, если бы на трупах супругов Райдеров вдруг обнаружились её, Лилины, отпечатки пальцев.
Потому что существовала эта, другая женщина. Потому что где-то ходил, дышал, ел человек, нарисовавший львенка уже мертвой Олесиной рукой. Потому что волос, потому что синие пальцы, потому что очки!.. Потому что её просто приговорили к смерти. Приговорили, как и Олесю. Ее медленно и методично убивали...
Как сквозь сон она слышала: "Иди, ложись. Тебе же плохо совсем... Отлежишься, поговорим. Тоже мне, нашлась убийца!"
Шла по стеночке, вяло перебирая ногами и чувствуя, как запрокидывается голова. Совсем как у Оленьки, когда та была совсем малышкой и не умела ещё держать головку... Оленька... Пеленки с гномиками... Памперсы...
Черные мушки влипли в зеленые обои... Белые цветочки... Черные мушки... Подушка пахнет валокордином...
Тонкая игла одноразового шприца перед глазами... Зачем?.. Ах, да! Кира Петровна ведь всю жизнь отработала в больнице... Кожа на локтевом сгибе сначала холодеет, потом ей становится жарко: руку растирают ваткой со спиртом...
Оленька... Шприц... Бесконечные уколы и капельницы... Она знала ещё с семнадцати, что у неё никогда не будет детей.
"Я не боюсь умереть при родах", - говорила она, уставившись в пол. "Ведь по женской линии у меня все нормально? Правда?"
Ей отвечали: "При чем тут роды? Ты доживи до них сначала. Уж не говоря о том, чтобы доносить ребенка... Чувствуешь себя более-менее нормально и радуйся! Забеременеешь - пиши пропало: и сама на запчасти развалишься, и муж тебя бросит. Брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую!"
А Валерка говорил, что любит её любую... Валерка...
Они сидели на спинке скамейки рядом с общеобразовательной школой. Валерка пил пиво, Лиля - сок из маленького тетрапака. Сок попался противный, из какой-то гремучей смеси тропических фруктов. Она ткнула пальцем в витрину просто так, чтобы не стоять, тоскливо глядя через стеклянные двери магазинчика на праздную, веселую толпу (было Первое мая).