Она перестала быть "психологом" - человеком, к которому можно придти за советом и успокоением. Теперь на неё все больше смотрели, как на блаженную.
Так продолжалось до самой осени. А потом стало совсем плохо. Это случилось во вторник. Лиля очень подробно запомнила этот день. Весь. С утра и до вечера.
На работу она пришла поздно. Едва ли к одиннадцати. И первым ей встретился в коридоре Борька Тихонов, программист, работающий в одной комнате с Вадимом.
- Ну что, красавица, слезы будем лить или, может быть, найдем себе новый объект для любви? - спросил он без предисловий.
- В каком смысле? - поинтересовалась Лиля недоуменно.
- В прямом, - уточнил Борька. - Давай с тобой дружить!
Борьке было около тридцати, он был круглый, добродушный и считающий себя непревзойденным юмористом. Сейчас его маленькие глазки смеялись вместе с колышущимся под толстовкой животом. А Лиля вдруг поняла, что же так резануло по ушам в самой первой его фразе: конечно же, это "найдешь себе новый объект любви"! Значит, уже не только женщины, значит, все знают?..
- Отойди, - тихо попросила она, пытаясь обойти Борьку.
Из ниоткуда возник цокот каблуков. Лиля обернулась. Из буфета к ним торопливо шла, почти бежала раскрасневшаяся Маринка. Глаза её, гневные и испуганные, были обращены на Тихонова. Наверное, она слышала весь их недолгий разговор. Сейчас Маринка с решительным видом привычно крутила пальцем у виска, и жест этот явно предназначался не Лиле.
- Ты что, совсем с дуба рухнул? - громким шепотом осведомлялась она, не прекращая движения.
- А что? - оправдывался Борька. - Ты же сама говорила, что все это так, фигня на постном масле?
- Иди отсюда, - скомандовала Маринка и, наконец, остановилась. На Лилю пахнуло тепло и нежно "Дюной" и тошнотворно - сигаретами. Тихонов же пожал плечами и развернулся. И тогда Лиля позвала с каким-то отчаянием, ещё толком не понимая, зачем это делает:
- Боря!.. Боря, а что случилось то?
Он обернулся. То ли выражение лица у неё было достаточно спокойное, то ли он сам со своими бесконечными потугами к юмору просто утерял ощущение реальности и боли. Во всяком случае, сделав брови домиком, он совершенно спокойно и просто сказал:
- Да Бокарев наш, наконец-то, решил обжениться официально. Свадьба у него через три недели.
Маринка ещё дергала её за рукав халата, а Лиля уже чувствовала, что падает в глубокую, страшную пропасть, и короткими Маринкиными пальчиками удержать её невозможно. Ей не хотелось плакать. Хотелось только дышать, но грудь сдавило так сильно и так больно, что казалось, ребра вот-вот выгнутся внутрь.
Мир вокруг не изменился. Точно так же пахло кофе из буфета и табаком с лестничной клетки, так же мерно гудели компьютеры и подмигивала с потрескиванием и пощелкиванием длинная лампа дневного света на потолке. Но Лиля вдруг поняла, что для неё больше нет места в этом мире. Точнее, место то, конечно, есть, но ей просто скучно здесь, как в кинотеатре на сеансе третьесортного кино. Ей больше нечего здесь делать, потому что она не болеет за героев, не сопереживает им. Потому что ей совершенно все равно, простит ли Валера, выйдет ли Марина замуж за недавно появившегося на её горизонте "нового русского", и выйдет ли когда-нибудь замуж она сама... Все равно, потому что Вадим женится.
Она и сама не могла понять, почему на неё так разрушительно подействовало это известие. Он все равно был несвободен, он был с Олесей, и рано или поздно этим должно было бы кончиться. Да и на что, собственно, она рассчитывала? На то, что он променяет божественную красавицу-блондинку на нее, худую, очкастую, почти плоскогрудую? Это было глупо, но это было. И поэтому Лиля стояла посреди коридора, силясь вздохнуть и мечтая только о том, чтобы Маринка, наконец, оставила в покое рукав её блузки.
- Лилька, Лилька? - обеспокоено и вопросительно шептала Маринка в самое ухо. От её дыхания становилось щекотно, и казалось, что из уха вот-вот повалит табачный дым. - Ты что, в самом деле, так распереживалась? Тебе же плохо станет!.. Ну, что ты, в самом деле? Это же несерьезно. Ну кто он тебе был? Так, принц из сказки...
- А.., - Лиля обернулась. Вздохнуть, наконец-то, удалось, и стало немного полегче. Лицо Маринки маячило совсем рядом, и от этого ноздри её вздернутого носа выглядели огромными и круглыми, как блюдца.
- Я говорю, не переживай так!.. Это просто Борька, идиот, тебя расстроил. Мы все собирались как-нибудь помягче сказать. И вообще, иди-ка ты в свой кабинет, а я подскочу буквально через минуточку... Только сиди тихо и ничего не делай, ладно?
Лиля покорно повернулась и пошла в кабинет. Она совершенно ясно понимала происходящее и удивлялась, что производит впечатление сломленной горем и полубезумной. Что имела ввиду Маринка, когда попросила сидеть тихо и ничего не делать? Наверное, испугалась, что ей придет в голову заглотить лошадиную дозу каких-нибудь своих лекарств. Смешно... Разве из кинотеатра со скучным фильмом уходят, громко хлопнув дверью? Кому и что там доказывать? Билетерше, зрителям?.. Из кинотеатра уходят тихонько и незаметно, стараясь не привлекать к себе внимания. А ещё кино может кончиться само по себе. Наверное, так и должно быть: просто кончится кино, и ничего не нужно делать...
Она уселась в кресло, тупо уставилась на забытую на столе сахарницу. Заметила, что у крышечки откололся край. Услышав, что дверь за спиной открывается, даже не вздрогнула. Просто перевела взгляд с сахарницы на усевшуюся в кресло напротив Маринку. Сигаретами от той больше не пахло. Пахло жевательной резинкой.
- Ну, как ты? Успокоилась немножко? - спросила Маринка заботливым голосом. - Ну же! Ты сама психолог. Соберись. Давай поговорим спокойно.
Лиля снова посмотрела на сахарницу. О чем говорить? Что изменится от разговоров? Маринка силой внушения заставит её разлюбить Бокарева? Или расскажет о нем что-то такое, что затошнит от отвращения, и в висках запульсирует единственная мысль: как хорошо, что не я его жена?
- ...Поверь, Лилечка, у тебя все ещё в жизни будет. Ну, вспомни, как хорошо все складывалось с Валерочкой?.. Господи, как он мне нравился! Какая вы красивая пара были. А Бокарев? Ну, что Бокарев? Тьфу!..
Она молчала, чувствуя, как начинает гудеть в голове, и противно сжимается сердце.
- ... Я все понимаю: больно, обидно. Но ты потом ещё сама смеяться будешь... Ну, ты же знала, что он женится? А он сегодня просто отпуск попросил не переносить, потому что у него регистрация. Шеф, сволочь, отказал... Но его все равно поздравлять начали. Вадечка наш раскраснелся, как девица...
Маринка все говорила и говорила, а Лиля представляла себе смущенного и краснеющего Бокарева. Она так ясно видела эту любимую горбинку на его носу, краснеющую в первую очередь, эти глаза, эти губы. Наверняка, он не знал, куда девать руки, неловко переступал с ноги на ногу, а в конце концов, радостно рассмеялся вместе со всеми, уже не обороняясь, а счастливо принимая шутки по поводу того, что его "охомутали", "заарканили" и "обженили".
Хорошо, что её не было в этой веселой, почти неудивленной толпе. Она бы, наверное, не смогла шутить. Интересно, а что бы подумал Вадим, глядя на её мрачное, бесцветное лицо? Он мог подумать все, что угодно, потому что ничего о ней не знает.
"А он ведь, действительно, ничего обо мне не знает!" - с каким-то детским ужасом подумала Лиля, чувствуя, что дыхание опять перехватывает. "Ровным счетом ничегошеньки! Работая рядом, мы умудрились почти не общаться. Да нет, почему мы? Это я умудрилась не общаться с ним, хотя много раз предоставлялась возможность просто поговорить. Психолог! Кошмар! Ужас!.. Разве можно полюбить человека, да хотя бы, проникнуться к нему симпатией, ни разу не потрепавшись с ним хотя бы о погоде?"
Наверное, она побледнела, потому что Маринка снова встревожено заглянула в её глаза:
- Тебе не плохо? Нет?
- Я же сказала, все нормально! - рявкнула Лиля почти истерично. Сейчас ей важно было удержать в мозгу мгновенно промелькнувшую надежду, важно было не расплескать её, не потерять такой шаткий, внезапно установившийся настрой. Силы и решимость могли оставить её в любую секунду, поэтому она, судорожно скомкав воротник блузки у горла, вскочила с кресла и бросилась вон из кабинета.