Однако ж, напомнила себе Игрейна, эти римляне считают своим божественным правом распоряжаться жизнью и смертью собственных детей. Многие – неважно, христиане или нет, – постановили бы, что дочь растить незачем; женам такая обуза ни к чему – о сыне надо позаботиться! А вот Горлойс был к ней добр, позволил оставить девочку при себе. Возможно, при том, что воображения у него немного, он понимает, насколько ей, женщине Племен, дорога дочь.
Игрейна как раз отдавала распоряжения слугам касательно приема гостей – чтобы принесли из погребов вино и зажарили мяса, да не какого-нибудь там кролика, а хорошей баранины с последнего убоя, – когда во дворе закудахтали и заметались вспугнутые куры. Значит, всадники уже скачут по мысу. Слуги явно оробели; впрочем, большинство их давно примирилось с мыслью о том, что их госпожа обладает даром Зрения. До сих пор Игрейна лишь притворялась – ее выручали счастливые догадки и пара-тройка фокусов; то, что слуги ее побаиваются, ее вполне устраивало. Но теперь… «Возможно, Вивиана права; возможно, дар по-прежнему со мной. Возможно, мне только померещилось, что я его утратила: лишь потому, что, вынашивая Моргейну, я чувствовала себя такой слабой и беспомощной… А теперь я снова стала самой собой. Моя мать оставалась Верховной жрицей вплоть до смерти, хотя и произвела на свет нескольких детей».
Однако, напомнил внутренний голос, мать родила этих детей, будучи свободной, как оно и подобает женщине Племен, и сама избрала им отцов. А отнюдь не прозябала в рабстве у какого-то там римлянина, чьи обычаи наделяли его властью над женщинами и детьми. Игрейна с досадой отогнала эту мысль: какая разница, есть у нее Зрение или она только прикидывается, лишь бы слуги ходили по струнке!
Она неспешно сошла во внутренний двор. Горлойс по-прежнему любил называть его «атриум», хотя нынешний его дом не шел ни в какое сравнение с виллой, где он жил вплоть до того дня, когда Амброзий даровал ему титул герцога Корнуольского. Всадники уже спешивались. Игрейна тут же высмотрела среди них единственную женщину – женщину ниже ее ростом, уже немолодую, одетую в мужскую тунику и шерстяные штаны и закутанную в плащи и покрывала. Взгляды их встретились; сестры безмолвно поздоровались через весь двор, однако Игрейна почтительно направилась не к ней, а к высокому, сухопарому старику – он как раз слезал со своего костлявого мула – и преклонила перед ним колени. На старике были синие одежды барда; на плече – арфа.
– Добро пожаловать в Тинтагель, лорд Посланец, благослови наш кров и почти дом своим присутствием.
– Благодарю тебя, Игрейна, – раздался звучный голос. Талиесин, мерлин Британии, друид и бард, на мгновение закрыл лицо руками и в благословляющем жесте простер их к Игрейне.
До поры покончив с церемониями, Игрейна бросилась к сводной сестре и уже готова была преклонить колена и перед ней, но Вивиана, наклонившись, удержала молодую женщину.
– Нет-нет, девочка, мы к тебе запросто, по-семейному; успеешь еще воздать мне почести, если понадобится… – Она привлекла Игрейну к себе и поцеловала в губы. – А, вот оно, твое дитя? Сразу видно, что в ней течет кровь Древнего народа, она как две капли воды похожа на нашу мать, Игрейна.
Вивиане, Владычице Озера и Священного острова, было уже за тридцать; старшая дочь престарелой жрицы Озера, она унаследовала от матери священный титул. Вивиана подхватила с земли Моргейну и принялась качать ее на руках: видно было, что в обращении с младенцами этой женщине опыта не занимать.
– Она похожа на тебя, – проговорила Игрейна с удивлением, вдруг осознав, что ей следовало понять это прежде. Но Вивиану она не видела вот уже четыре года, со времен своей свадьбы. За этот срок столько всего произошло, и сама она заметно переменилась с тех пор, как ее, перепуганную пятнадцатилетнюю девчонку, вручили мужчине старше невесты более чем в два раза.
– Но войдите же в дом, лорд мерлин, сестра. Пойдемте в тепло.
Избавившись наконец от своих плащей и покрывал, Вивиана, Владычица Авалона, оказалась на удивление миниатюрной: не выше десятилетней девочки. В своей просторной тунике, стянутой поясом, с кинжалом в ножнах у бедра, в нескладных шерстяных штанах и плотных обмотках она казалась совсем крохотной: ни дать ни взять ребенок, вырядившийся в одежды взрослого. Маленькое, смуглое, сужающееся книзу личико, низкий лоб, волосы темные, точно тени у подножия утесов… и глаза тоже темные и такие огромные… Игрейна впервые осознала, как Вивиана мала.
Служанка принесла гостевой кубок: горячее вино с остатками пряностей, присланных Горлойсом из далекого Лондиниума. Вивиана взяла кубок в ладони, и Игрейна потрясенно заморгала: благодаря этому жесту ее сводная сестра вдруг преобразилась, стала высокой и статной, как если бы в руках ее покоилась мистическая чаша из числа Священных реликвий. По-прежнему удерживая кубок в ладонях, Вивиана медленно поднесла его к губам, шепча благословение. Пригубила, обернулась, передала сосуд мерлину. Церемонно поклонившись, старик принял кубок и в свою очередь поднес его к губам. Игрейна, едва посвященная в таинства, каким-то непостижимым образом почувствовала, что и она тоже причастна к красоте торжественного ритуала, когда в свой черед приняла кубок из рук гостей, пригубила вина и произнесла надлежащие слова приветствия.
Но вот Игрейна отставила кубок – и ощущение значимости момента развеялось. Вивиана вновь превратилась в хрупкую, усталую женщину, а мерлин – в согбенного старика. Игрейна поспешно подвела их к огню.
– Ныне от берегов Летнего моря путь неблизкий, – проговорила она, вспоминая, как некогда сама проделала его молодой женой, перепуганная, исполненная молчаливой ненависти, в кортеже чужака, ставшего ей мужем, который до поры был для нее лишь голосом да ужасом в ночи. – Что привело тебя сюда в пору весенних штормов, сестра и госпожа?
«И почему ты не приехала раньше, зачем бросила меня совсем одну – учиться супружеству и рожать дитя в одиночестве, в страхе и тоске по дому? А ежели ты не могла приехать раньше, зачем вообще приезжать – теперь, когда уже поздно и я наконец-то смирилась со своей участью?»