Но мальчику со странным средневековым именем Валеран не было и пяти лет, когда Елена умерла от передозировки. Эдвард даже не пришёл на её похороны. Не смог простить того, что она сделала с его репутацией, а также её легковесности, беспечности. Но больше всего — не смог простить ей её собственной смерти. Похоже, даже маленького сына считал виноватым в том, что тот не удержал её от дурных привычек. Многое, вероятно, Эдвард не мог простить и себе, но любые попытки заговорить о Елене пресекал высокомерным молчанием.
Грег внимательного всматривался в собеседника. В Елене была бездна обаяния, её сын унаследовал от неё и харизму, и северные скулы, но вот есть ли у парня те качества, которые необходимы политику? Грег надеялся увидеть в Валеране что-то и от отца... Стюартовскую неистощимую энергию, быструю реакцию на любой неожиданный кризис, способность противостоять общепринятым убеждениям, вести за собой, выбирать единственно верный момент для броска... Но сейчас Грег видел перед собой только изнеженного, ленивого мужчину. И тем не менее, движимый инстинктом человека, пережившего всевозможные штормы того неспокойного, неустойчивого и опасного океана, что именуется политикой, он решился произнести то, ради чего и позвал Валерана сегодня:
— Я хочу предложить тебе лидирующую позицию в партии на ближайшие три года и в конечном итоге кресло премьер-министра, — произнёс он медленно и внушительно, словно был скульптором, а идея была куском гипса, которому он придавал нужную форму.
Валеран пристально посмотрел на него и осторожно поставил кофейную чашку на стол. Улыбка мгновенно померкла. Серьёзно и жёстко спросил:
— Да ладно?
— Я не шучу, — Киссинджер поднялся из-за стола и отошёл к окну. — Ты слишком долго был в тени. Правда заключается в том, что за тобой — или, правильнее сказать, за твоим именем — стоят огромные деньги и влиятельнейшие люди Федерации. Сейчас старая гвардия, некогда поддерживавшая твоего дядю, разобщена — будь иначе, у Харпера не было бы никакого шанса на победу на конвенции. Не перебивай меня....
Но сам он хранил молчание несколько секунд, в течение которых его гость не произнес ни слова.
— Тебя, конечно, волнует, как такое возможно: ты всего лишь представитель партии по избирательному округу.
Стюарта это меньше всего волновало, но он промолчал. Предпочел дать Киссинджеру закончить мысль.
Тот продолжал:
— Да, старые правила требуют от кандидата быть сенатором или членом парламента. Но к Рождеству они будут изменены, Ларри. Новые правила позволят баллотироваться и региональному представителю. Да, при определённом условии — его кандидатура на заседании партии по выдвижению потенциальных руководителей должна быть поддержана не менее чем пятьюдесятью одним процентом голосующих.
— Всё ещё не вижу, как такое возможно. Кто в здравом уме за меня проголосует?
— Старая команда твоего дяди, для начала...
— Понятно. Вопрос о здравом уме отпадает. Средний возраст этой команды уже, наверное, перевалил за твой собственный. В семьдесят лет самое время пускаться в политические авантюры, и тут я только одно могу сказать: маразм вам в помощь, парни.
— Я не выжил из ума, — отрезал Грег, не зная, сердиться на своего собеседника или рассмеяться, — а ты был слишком молод, чтобы понимать, как любили в стране твоего дядю. Это был самый популярный политик за всю историю Федерации.
— Насколько мне не изменяет память, этот популярный политик последние выборы должен был продуть впустую, но не успел. Бравые парни из Аппай избавили его от этого позора... — Валеран осёкся и помрачнел.
Грег, почти потерявший надежду убедить своего собеседника, увидел в этом хороший знак.
— Когда последний раз ты был на их могиле? — спросил он.
— Давно. Очень давно...
— Всё хотел тебя спросить: ты же воевал, прошёл почти всю войну... контрактником. Хотя мог бы спокойно продолжать образование, жить у старика МакВитторса, в конечном итоге помогать ему в управлении корпорацией... Тем не менее, ты выбрал войну. Почему?
— Потому что мне было восемнадцать лет, я был глупым мальчишкой-романтиком, верившим в целостность Федерации и в то, что за свою землю имеет смысл умереть.... Ну разве только со временем дошло, что мы воевали не за свою землю.
— И это всё?
— Что ты хочешь от меня услышать, Грег?
— Правду, для начала.
Валеран ничего не ответил, всё так же избегая взгляда собеседника.
— Элеонор... — продолжил Киссинджер. — Ты пошёл в армию, потому что бравые парни из Аппай отняли у тебя семью. Отца, дядю... и Элеонор.
Он поднялся со своего места, подошёл к собеседнику и крепко сжал его плечо:
— Я знаю о тебе всё.
— Ты что, натравил на меня тайную полицию консерваторов и годами собирал на меня досье? — усмехнулся Стюарт.
— Не годами. Всего два года.
— Тогда тебе наверняка известно, что у меня были очень веские причины не высовывать голову ни при каких обстоятельствах. Грег, даже если я на секунду представлю, что мне это доставит какое-либо удовольствие... Ты, конечно, уже знаешь не хуже меня: у меня нет политического будущего. Скандалов, подобных тому, в котором я был... замешан... короче, обыватели такие скандалы не прощают. И стоит мне появиться в центре внимания прессы, не только моя личная жизнь станет предметом смачных пересудов.
— Ты думаешь о Маргарет? Если она тебя любит, то должна быть сильной.
— Я совершенно не хочу, чтобы она была сильной, — отрезал Валеран, — я не хочу, чтобы наши жизни полетели вверх тормашками. Особенно её. Она этого не заслуживает.
— Так ты никогда не рассказывал ей?
Валеран запнулся на мгновение, потом продолжил тихо и размеренно.
— Дед, помнится, сделал всё, что было в его силах, чтобы история не получила огласку. Кроме нескольких её участников и свидетелей, которые будут хранить молчание, о ней не знает никто. Тем более Маргарет.
— В этом случае мы можем считать, что той истории никогда не было.
— Если оппоненты до неё не докопаются...
— Уверяю тебя, мой дорогой, что люди, которые хранили молчание все эти годы, не станут более болтливы со временем. Те, кто сохранял преданность твоему отцу и дяде, не откажутся от неё в угоду сиюминутным соображениям. Мы принадлежим к особому типу людей — один круг, одна каста. Мы не предаём себе подобных. Именно поэтому я уверен, что стоит мне только заикнуться о твоём согласии возглавить партию, эта новость будет встречена политической элитой с восторгом и одобрением.
— Я — не чиновник, не политик и не публичная персона. У меня нет никакого опыта, и я не понимаю, чего ты от меня хочешь! Что я предложу людям? Не умею я выгодно подавать весь этот бред, на который они ведутся. Что там в предвыборном пакете: вернуть стране потерянные земли, производителя защитить, накормить среднего обывателя дешевле и сытнее? — Стюарт пожал плечами и быстро облизал губы, скрывая слишком уж издевательскую улыбку. — Я же сам не верю в эти сказочки для избирателей.
— У тебя будет команда профессионалов.
— А я буду цирковой обезьянкой? Ты хочешь, чтобы я говорил то, что мне напишут на бумажке, ты этого хочешь?
— Ларри, пойми, стоит только в новостях проскользнуть сообщению, что ты готов возглавить партию консерваторов...
— Грег, боюсь, я плохая кандидатура.
— Ты похож на отца как две капли воды... — повторил Грег и заметил, наконец, раздражение собеседника.
Валеран, стиснув челюсти, смотрел на него с нехорошим прищуром. Грег и без слов понял, как далеко мальчишка хотел бы его послать, но продолжил:
— И на дядю. Это большой плюс. Тебе поверят до того, как ты откроешь рот — в память о твоем дяде. Тебе не нужно волноваться, есть у тебя опыт или нет. За твоей спиной будут люди, которые помогут создать твой правильный имидж.
Он тут же пожалел о последней фразе.
— «Правильный имидж» — именно то, что хотел для меня отец, — горько отозвался Стюарт.
Грег предпринял последнюю попытку: