Ворон начал набирать номер, удивляясь, почему неприятный холодок пополз по его позвоночнику.
III
Следом за Лемюэлем Венди вошла в маленькую комнату, украшенную гравюрами. Лемюэль не захватил с собой фонарь: вспышки розового света вырывались из-под большого белого покрывала, покрывавшего чашу, и отбрасывали слабый свет на ноги бывшего Стража; среди потолка играли тени.
Лемюэль тщательно закрыл дверь за ним.
— Я готова, — сказала Венди. — Что я должна сделать?
Лемюэль, кряхтя, встал на колени и жестом указал Венди поступить так же.
— Это что, религиозная церемония? — прошептала Венди.
Лемюэль печально улыбнулся.
— Если бы это было так, все было бы намного легче. Я хочу, чтобы мы не упали со слишком большой высоты, если потеряем сознание. Но, возможно, именно из-за этого возник обычай становиться на колени при виде священных предметов.
Он аккуратно поставил Чашу на пол между ними, покрывало заколебалось, его края сморщились и повисли в воздухе, как если бы их поддерживало давление света.
— А теперь, Венди, ты очень хорошая девочка, и это должно быть для тебя легче легкого… нет… не как у меня… не нервничай…
Ничего хуже он сказать не мог. Венди вздрогнула, по ее спине пробежала дрожь.
Лемюэль закрыл глаза и долго-долго не открывал их, как будто молился. Потом медленно открыл, посмотрел прямо в глаза Венди и сказал:
— Венди, хранить в памяти все, что мы делаем и говорим в этой жизни, и даже все, что думаем, означает наблюдать и судить. Судить — означает видеть, соблюдаем ли мы закон, который записан в сердце каждого человека со дня его рождения. Этот закон состоит из двух частей. Люди мыслят, и разум рассказывает им о мире, который мы знаем, и любой разумный человек должен делать для других людей то, что, по его мнению, они должны делать ему. Это Золотое Правило и есть закон нашего мира.
— Люди также чувствуют, и интуиция рассказывает им, что даже если в мире, который мы знаем, этот закон не соблюдается, существует другой мир, следующий, мир, которого мы не знаем, где этот закон должен соблюдаться. Мы не знаем, что случается после смерти. А там, где мы не знаем, остается только надежда или отчаяние. Мы либо надеемся, без доказательств, что есть жизнь после смерти; либо боимся, тоже без доказательств, что ее нет.
— Вспомни, — продолжал он, — что я тебе сказал о том, что такое судить. И теперь скажи мне, надеешься ли ты на жизнь после смерти?
Венди засмеялась.
— Ну конечно, — сказала она. — Не будь глупым!
Лемюэль облизал губы.
— Да…? И почему?
Венди округлила глаза, как если он спросил самую очевидную вещь на земле.
— Если после жизни ничего нет, тогда никакая история, вообще никакая, не будет иметь счастливый конец, верно? А любая история без счастливого конца — ложь. Значит не будет никакого смысла в историях, так? И никакого смысла ни в чем.
И она улыбнулась солнечной улыбкой.
— Но мы точно знаем, что счастливые концы есть. Мы всегда это знали, всегда. Счастье — существует. Это единственное, что на самом деле существует, так?
Лемюэль, слегка удивленный и даже испуганный, взглянул на нее так, как будто ожидал другого ответа; но страх сменился радостью, когда он увидел, что полотно натянулось и поднялось.
Никто из них не коснулся его рукой, но, в полной тишине, белое покрывало взлетело, заплясало в воздухе и отплыло от Чаши, открыв потоки искрящегося света, затопившие комнату.
Глаза Лемюэля заслезились от яркого света, но он не осмелился отвести взгляд. Венди, лицо которой осветилось радостной улыбкой, глядела прямо в Чашу.
Чаша представляла из себя простой бокал с широким горлышком, глубокий и вместительный, стоящий на квадратной ножке и сделанный из гладкой слоновой кости; свет бил через бока и дымчатую ножку, окрашивая все вокруг в различные оттенки розового. Сам свет шел от бриллиантов, алмазов и светящихся бабочек, погруженных в жидкость, наполнявшую Чашу.
Венди уже видела такой свет: стрела в руке Галена или шарик, который Ворон сумел вернуть в тело Галена. Это был множества свет живых душ, радостных светящихся душ. И она спросила себя, кто этот великий дух, или человек, у которого было столько жизненной силы, равной многим жизням, что он влил ее в этот кубок надежды, чтобы другие, однажды, могли выпить из него.
На деревянных гравюрах на стене, на которые падал живой свет, появились почки и цветы того дерева, из которого они были сделаны. На ее хлопковой юбке появились семенные коробочки и цветы хлопка. И она радостно захихикала, когда на ее открытых кожаных сапожках появилась шерсть.