Несколькими мгновениями позже он с удивлением обнаружил себя в гигантском ангаре под верхней палубой. Над головой зияли огромные проломы, открывая небо; перекрученные металлические платы торчали из зазубренных обломанных краев. На полу ангара плескалась морская вода, лифтовые шахты превратились в бассейны, по которым тонким слоем плавало горючее самолетов, кое-где уже вспыхнувшее. Морская вода вытекала вниз через трапы и люки.
По неповрежденной винтовой лестнице Ворон выбрался на главную палубу.
Все самолеты, стоявшие на палубе, исчезли, за исключением одного, разбитого и наполовину висевшего над краем, чей хвостовой крюк зацеплялся за трос. Палуба была объята пламенем.
Недалеко от корабля по темным волнам плавали обломки кораблей и горы бледно сияющего льда. На горизонте стояли семь башен Ахерона, более темные, чем ночные облака, клубившие за ними. Расправив крылья, ангелы и архангелы зла стояли на верхушках айсбергов и приветствовали башни мечами и кнутами. Океан кипел от тысяч извивающихся созданий, змей и морских драконов, многоруких кракенов, трехголовых химер и прекрасных злых русалок. Ангелы не обращали внимания на спасательные лодки и пытающихся спастись людей, но Ворон слышал слабые крики, когда игривые русалки утаскивали моряков из лодок, или их переворачивали морские черти.
В воздух поднимался триумфальный гимн, прекрасная сверхчеловеческая музыка. Темные фигуры, с факелами и обнаженными мечами в руках, взлетели с волн и выстроились двойной линией, ведущей к последним, самым большим закрытым воротам темной цитадели, находившимся между башнями Несправедливость и Бесчеловечность.
Ворон резко повернулся, увидел Пендрагона, Лемюэля и Питера, стоявших около Азраила на взлетно-посадочной полосе, и поспешил к ним. Сцена освещалась розовым светом, лившимся из-под материи, накрывавшей Чашу, плававшую в воздухе перед Лемюэлем.
— …Вторая волна бомбардировщиков будет здесь через пять минут, — продолжал говорить Пендрагон. — Ядерный удар через десять. И вы говорите мне, что мы должны потерпеть поражение? Должны?
— Это рука Судьбы, Сеньор, — ответил Азраил. — Руки смертных не могут восторжествовать над ней.
Вам Дам стоял рядом, и он тут же сказал, что вторая волна, поднявшая с авианосцев Рузвельт и Вашингтон, состоит из дюжины эскадрилий, намного больше того, что сейчас находится в воздухе, и это подкрепление включает в себя системы борьбы с подлодками, которые могут уничтожить стаи кракенов.
Морской офицер, стоявший рядом с Пендрагоном, заметил:
— Это так, сэр, но тем парням, которые сейчас в воздухе, некуда приземляться. И мы сейчас совершенно неспособны защитить себя от радиации. Даже пожар мы не можем потушить. Все идет не так! Отказали системы, которые не ломались никогда. Быть может мы под каким-то заклятьем? Или это судьба! Пожар…
Ворон видел, как вода уходит в большую дыру в палубе, освещенную пожарами, бушующими внутри корабля. Для него все это выглядело как знак судьбы.
— Ваше мнение, Мистер Уэйлок? — поинтересовался Пендрагон.
Ответили оба.
— Нам не сдержать это мистическое мумбо-юмбо, — сказал Питер, — и это вообще не боевой корабль: на нем нет орудий настоящего калибра. Нам нужно как можно скорее драпать отсюда и надеяться, что мы будем достаточно далеко, когда ядерный удар подогреет эту веселуху.
— Всю силу, которую они бросили против нас, — сказал Лемюэль, — можно отразить, используя древние талисманы; но только не ее силу. Если и существует талисман против нее, я не знаю, что это такое. Наша магия бессильна. У нас нет оружия против судьбы.
И тут заговорил другой голос, каждое слово прозвучало отчетливо и звонко, легко, быстро и уверенно, как если бы говорящий не знал ни сомнений, ни колебаний. Голос был очень глубок, как голос Ворона, в его низких глубоких нотах трепетала беспокойная радость. Он вообще не походил на голос человека.
— Нет никакой судьбы, потому что на человека невозможно надеть оковы.
Ворон резко повернулся, за ним все остальные.
На палубе стоял золотой титан, не меньше шестидесяти футов в высоту — выше, чем обломки боевой рубки; его длинные черные волосы развевались и касались плеч, как если на них дул ветер, который не касался никого другого. Красный плащ вился вокруг его плеч, подпоясанный, впопыхах, куском длинной веревки, руки и ноги были обнажены.
Он стоял, качаясь на подушечках пальцев ног, как если бы в любой момент мог сорваться с места и, подгоняемый любопытством, умчаться в любом направлении. С понимающей улыбкой и блестящими глазами он смотрел на машины и оружие, оставшиеся на палубе. В его улыбке было что-то от улыбки учителя, который радуется успехам отличника, но была и глубокая радость; он улыбался, как если бы наслаждался долгожданной победой.