— Тебе оно не нравится? — спросила я. Мы оставили позади каменные колонны поместья Кабури и ехали по главной дороге в Амошу.
— Тебе бы это не понравилось, если бы ты знала значение. Бахати означает удачу. Мбайя значит плохо. Мой отец думает, что я неудачник. Когда я родился, у Лонеки, нашего Олоибони, было видение. Он увидел, как я катаюсь на спине гигантского черного змея. Я сражался со своими сородичами, помогая белым людям. Много лет назад колонисты забрали нашу землю. Мы всё ещё пытаемся восстановиться и придерживаться нашего образа жизни. Леньоки считал, что я представляю угрозу для деревни, но мой отец любил меня. Он слушал Леноки по всем вопросам, кроме того, что касалось меня, и это вызывало недовольство Олоибони. Он обвинял меня во всех несчастьях. Если не было дождей, это была моя вина. Если его заклинания не срабатывали, это была моя вина. Если болезнь уничтожала наших коров, это была моя вина.
— Может быть, если бы я был как другие мораны, если бы я доказал свою ценность, всё бы изменилось. Но я не был хорошим охотником или пастухом. Мне нравилось болтаться в деревне. Мне нравилось показывать шоу для туристов. Мне нравились гаджеты, музыка и фильмы. Поэтому старейшины настоятельно рекомендовали моему отцу отослать меня. Я думал, что он заступится за меня, что он сказал бы им перестать верить в устаревшие суеверия, но он уступил. Он сунул мне в руку несколько шиллингов и выпроводил меня. Он сказал мне, чтобы моей ноги никогда не было на земле Масаев, что если я это сделаю, пророчество сбудется. Я попытался объясниться с ним, но мой отец сказал, что нам всем будет лучше, если я просто уйду. С тех пор я не возвращался
— Мне жаль это слышать, — ответила я. — Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь помириться с ним.
— Олонана упрямый старый болван. Прямо как я. С нами нелегко сближаться, — Гома пошарила в своей сумочке и передала мне плитку шоколада.
— Вот, — она дала ещё одну Бахати. — Шоколад делает всё лучше.
Он был тёплым и мягким, и я перекатывала его во рту, как сладкий кусочек комфорта.
Когда мы добрались до хостела для волонтёров Nima House, я зашла внутрь и упаковала вещи. Заправив кровать Мо, я села в изножье, благодарная, что Гома и Бахати остались в машине. Мне нужна была минутка, последнее мгновение, чтобы побыть в месте, в котором была Мо, подышать воздухом, которым она дышала.
Я была рада, что приехала, но больше не могла отрицать пустоты там, где должна была быть она. Я поняла, что эти моменты всегда будут подкрадываться ко мне, всегда напоминать её голос, её лицо, её улыбку, это словно пустая комната в моей душе. Меня внезапно охватило чувство благодарности и связи с Джеком, Гомой, Схоластикой и Бахати. Все они показывали мне разные аспекты того, что значит быть сильным, в то время как я отчаянно боролась сама с собой за то, чтобы стать именно такой.
Я оставила записку Коринне, сообщив ей, что буду в поместье «Кабури», пока нахожусь здесь. Потом я положила оранжевые с кошачьими глазами рамки моей сестры в сумочку и взяла свой чемодан. Ленты, которые она привязала к вентилятору, развевались, когда я открыла дверь, чтобы уйти. Я не могла заставить себя развязать их, поэтому я надеялась, что тот, кто занял её место, наслаждался вихрем ярких цветов, всякий раз, когда они включали вентилятор.
«Прощай, Мо», — подумала я.
«Как тебе будет угодно», — ответила она.
В этой фразе была вся Мо, и весь момент был настолько пропитан ее присутствием, что мне хотелось одновременно улыбнуться и всхлипнуть.
Я была благодарна за болтовню Бахати, когда мы поехали прочь, сквозь переполненные улицы Амоши. Рядом с нами остановился мотоцикл, пассажирка сзади сидела как в дамском седле, читая книгу. Наши глаза встретились ненадолго, когда она подняла взгляд на шум движения и уличных торговцев. Затем загорелся зелёный, и Бахати повернул к местному полицейскому участку.
— Мне нужно забрать кое-что, — сказал он, высадив Гому и меня возле главного входа. — Увидимся чуть позже.
Я оглядела потертое здание, а Гома дыхнула на свои психоделические солнцезащитные очки и вытерла их краем своего халата. Ее серебряные волосы выделялись на фоне энергичной расцветки фуксии.
— Давай зададим тут немного всем жару, — сказала она, снова надевая очки.
Я должна была отдать ей должное. Она знала, как сделать драматическое шоу. Гома была громкой, требовательной и яркой, как ураган розовой энергии в сером однообразии.
— Гома, ты ещё жива? — один из полицейских ухмыльнулся ей.
— И я буду ещё долго, после того, как тебя не станет, Хамизи, — она бросила стопку банкнот на его стол. — Это за стулья.
— За какие стулья? — он сунул деньги в свой ящик, не дожидаясь ответа.
— Те, которые ты собираешься достать для меня и моего друга, чтобы мы могли сесть и обсудить дело.
Итак, мы влезли вне очереди усталых, оборванных людей, ожидающих своего часа. Никто и не моргнул и не задал ни единого вопроса. Гома держала свои радужные очки, когда Хамизи записывал подробности о Габриэле.
— Я считаю, что о пропаже человека уже сообщала его сестра. Мне нужно, чтобы этого мужчину нашли.
— Звучит как-то слишком лично, — сказал Хамизи.
— Это для моего друга, — Гома наклонила голову. — Её сестра умерла при нападении на торговый центр. Она знала этого парня. Если мы сможем поговорить с ним, мы сможем свести все факты воедино.
Хамизи перевел взгляд на меня.
— Я сожалею о вашей сестре. К несчастью, бо́льшая часть наших ресурсов сосредоточена на расследовании взрыва. Это может занять некоторое время. Возможно, между ними была романтическая связь? — он постучал своей ручкой по бланку.
— Как тебе такая связь? — Гома вырвала ручку из его рук и нацарапала число на бумаге. — Достаточно лично, чтобы освободить некоторые из ваших ресурсов?
— Может быть, — Хамизи проанализировал число. — Для начала.
— Для начала, черт бы побрал мою костлявую задницу?! Ты соглашаешься на эту сумму прямо сейчас или мы уходим. Я уверена, что смогу найти кого-нибудь, кто был бы рад помочь.
— Гома, — Хамизи поднял руки в знак капитуляции. — Всегда, как пили пили мбузи. Вы знаете что такое пили пили мбузи? — спросил он меня. — Измельченные семена чили, такие жгучие, что они сжигают ваш язык. Даже когда они старые.
Перед тем, как он смог продолжить, четверо полицейских остановились у его стола. Они удерживали мужчину. Кажется, ему было лет тридцать, но он был лысым, но не гладко выбритым. У него на голове были маленькие волосатые пучки, растущие странными проплешинами. Красная племенная бандана была обернута вокруг его запястья. Оба её конца торчали, как жесткая буква V, пока один из охранников держал его. Он не был особенно сильным или плотным, и не сопротивлялся им, поэтому было странно, что с ним было так много охранников. На его лице было выражение полной беззаботности, словно он ждал автобуса в летний день.
— К.К., — Хамизи вздохнул. — Назад, так скоро?
К.К. улыбнулся, как будто должно было произойти что-то хорошее.
Нет ничего более жуткого, чем человек, чьи эмоции не соответствуют ситуации. Его глаза остановились на мне, и я не могла ничего поделать, но думала об аистах марабу, которых я видела в кратере, с их полыми бедренными костями и пятнистыми беспёрыми головами.
— Отведите его в камеру ожидания, — сказал Хамизи.
— Когда ты потеряешь к этому интерес, инспектор? Я уйду отсюда, прежде чем вы сможете начать работу с документами.
— Может быть, и так, но это не помешает мне выполнить мою работу.
— Ваша работа — лишь насмешка, — сказал К.К., когда охранники уводили его.
— Привет, старушка. Ты! — он позвал Гому через всю комнату. — Я хочу эти очки!
Гома посмотрела на него поверх очков.
— Только через мой труп.
— Это может быть устроено, — прокудахтал человек, прежде чем решётка захлопнулись за ним.
— Прошу прощения, — сказал Хамизи, обращая внимание на нас. — Где мы остановились? Ах, да, — он посмотрел взятку, предложенную Гомой. — Я думаю, мы можем работать с этим. Я буду на связи.