— Её кожа кажется липкой, — сказал Джек, садясь рядом с ней.
— Мы не можем уехать без неё, — я прижала ладонь к её лбу. Он был горячим на ощупь.
— Мы должны. Сегодня день, когда Мо и Габриэль должны были бы забрать ребёнка в Маймоси.
— Сумуни, — поправила я. Я запомнила все их имена. — Но как насчет Схоластики? Я обещала Анне, что отвезу её в Ванзу.
— И мы это сделаем. Поправка. Я это сделаю. Когда мы вернемся, тебе надо будет успеть на самолет. После твоего отъезда я совершу еще одну поездку. Тем временем, мы дадим Анне знать, что была задержка. Я не думаю, что это имеет значение, пока она уверена, что Схоластика в безопасности.
— Что происходит? — Бахати вошел в комнату, оглядывая нас.
— Схоластика. Она больна. Она не может поехать со мной и Ро сегодня, — ответил Джек. — Ты можешь остаться ещё на некоторое время? Пока я не вернусь?
— Но Джек, это так ску… — он остановился в середине фразы, когда Джек назвал сумму. — Я могу купить новые шины для Сьюзи на эту сумму. И тогда всё, что ей будет нужно — это новые сиденья. Не пойми меня неправильно. Не то, чтобы мне это не нравилось, но я скучаю по «The Grand Tulip». Гости, симпатичные девушки, фильмы, рестора…
— Ты хочешь этого или нет? — спросил Джек.
— Хорошо, — ответил Бахати. — Я остаюсь.
— Мне не нужна няня, — вздохнула Гома. — Я вполне способна позаботиться о себе и Схоластике. Но если ты останешься, больше не зови меня или Схоластику, чтобы проверить ящериц под твоей кроватью ночью. Ясно?
Бахати хватило приличия сделать вид, что ему немного стыдно.
— Кто-нибудь хочет завтракать?
Он бросился прочь, не дожидаясь ответа.
К тому времени, когда я спустилась вниз, он приготовил кофе и помогал Джеку загружать машину.
— С тобой всё будет хорошо? — спросил Джек Гому, когда она вышла нас проводить.
— Всё будет прекрасно. И со Схоластикой тоже.
Она была не из тех людей, кого обнимают или целуют на прощание.
— Вот о ком я беспокоюсь, — она наклонила голову к Бахати.
— Что ты имеешь в виду? — сказал он. — Никто здесь не принимает меня всерьёз. Вот почему я…
Джек завёл машину, заглушая остальную часть его комментариев.
— Пока, Гома, — я помахала рукой, когда мы выехали из гаража. — Пока, осел Кихот.
В то утро облака висели низко, скрывая следы пыли, которую мы оставили за собой. Мы проехали прибрежные леса и лесистые холмы с возвышающимися термитниками. Обычно пейзаж превращался в сухой и коричневый, с небольшим количеством неряшливых кустов. Затем дорога стала петлять сквозь Великую Рифтовую долину, предлагая потрясающие виды, от которых у меня перехватило дыхание. Эта обширная впадина в земной коре простирается от Ближнего Востока на севере до Мозамбика на юге. Это также наиболее существенная физическая деталь на планете, видимая из космоса. Проезжать вдоль неё, обнимать отвесные стены, которые я когда-то показывал на карте своим ученикам, было сюрреалистично. На горизонте, не очень далеко, ползли огромные грозовые тучи с пеленой дождя, такие широкие, словно бескрайнее море.
Когда мы подъехали, дождь простёрся над нами сильными диагональными полосами серого цвета. Стеклоочистители скрипели, работая в двойном темпе, но было невозможно разглядеть ничего больше, чем на несколько футов впереди.
— Нам придётся подождать, — Джек потянулся и выключил двигатель.
Мать-природа разыгралась не на шутку, стуча по крыше, оконным стеклам, двери, словно пытаясь размазать всё, как на шедеврах Моне. Это был день неизбежной влажности.
Настроение Джека изменилось, переходя в мрачное, как грозовое небо. Я почти не могла разобрать его слов в оглушительном рёве дождя.
— Она меня покидает, — сказал он.
— Кто тебя покидает?
Он не сводил глаз с окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу быстрыми, яростными ручейками.
— Лили, — он прижал ладонь к стеклу, в том месте, где были постепенно исчезающие шоколадные отпечатки с другой стороны. — Я теряю последнее, что осталось от неё.
Если муку можно было бы потрогать, то это можно было бы сделать в паузах между его словами.
— Мой ребенок там, под тем большим деревом. Я всегда смотрю на неё. Каждый раз, когда начинается дождь, я стою рядом с ней. Я думаю о её маленьком теле, пропитанном дождем, и не могу избавиться от мысли о том, что ей одиноко. Но сегодня меня там нет, и она меня покидает. Я теряю свою девочку.
Он медленно разваливался, его стены рушились кирпичик за кирпичиком, словно дом, в котором он жил, был сметен оползнем. Когда он заплакал, в этом была какая-то первобытность, агония, которая говорила о потери, открытой ране, которая была не обработана. Сначала всхлипы душили его, как будто он пытался удержать своё горе. Я не знала, насколько глубоко он похоронил его, но оно захлёстывало его волнами. Он сгорбился над рулём, его руки сжимались и разжимались, словно ища что-то, за что можно было бы ухватиться, чтобы его не засосал очередной всплеск боли.
— Джек, — сказала я. Но он был в своём собственном мире, потерянный для меня.
Он не останавливался, пока не выплакался, пока не позволил себе утонуть в этом, пока всё его тело не стало дрожать, от того, что его разрывало на части. Когда он, наконец, поднял голову, то представлял собой картину полного опустошения.
Впервые я была свидетелем того, как кто-то может излучать чистую силу из чистой боли. Иногда самая героическая вещь, которую мы можем сделать, — вступить в схватку с самим собой и просто появляться на другой стороне. Потому что это не просто одна битва. Мы делаем это снова и снова, пока мы дышим, пока живём.
Джек прижал лоб к окну, от его дыхания запотело стекло. Отпечатки пальцев Лили исчезли, смытые серебряными потоками, стекающими вниз по склонам долины. Над нами проплыли грозовые облака, и мир блестел от воды. Всё было влажным, скользким и обновленным. Прутья из мягкого люминесцентного света замерцали в лужах, когда сквозь дымку появилось солнце.
— Помнишь, когда ты сказала мне, что если я не смогу поговорить с Лили, я должен просто послушать? — сказал Джек.
— Я не осознавала, что ты никогда не отпускал её до этого момента…
— Я слушаю, — он указал на другую сторону долины.
Там, на графитовом горизонте, через всё размытое небо повисла мягкая цветная дуга.
— Радуга.
— Лили любила радугу. Всё было радужным. Её пачка, брелок, носки, карандаши… — Он прервался, словно заново открывая её красоту в новорожденном свете.
— Я сказал ей танцевать как буря. И это именно то, что она сделала. Она привлекла моё внимание. Всё это время я искал её в неправильных местах — под дождем, громом и молнией. И всё это время… вот она, прячется в радугах.
Мы сидели в молчании, являясь свидетелями чуда солнца, дождя и цвета. Затем Джек глубоко вздохнул и завёл машину.
— Увидимся на другой стороне, малышка, — сказал он радуге на той стороне долины.
***
Деревня Маймоси расположилась у реки, на лугу, усыпанном баобабами. Лишённые листьев и фруктов, они тянулись в небо, как массы когтистых корней, выглядя так, будто они были посажены вверх ногами.
Маймоси был намного больше, чем я предполагала, с широкой дорогой, вдоль которой тянулись скромные палатки. Она было грязной от дождя, но это не останавливало всех от хлюпанья по округе в резиновых шлёпанцах. Женщины с бритыми головами выбирали фрукты и овощи, громко торгуясь о цене. Мясник в красной бейсбольной кепке вешал куски блестящей козлятины, окруженный стаей надеющихся на угощение собак. Тонкий дымок вырастал из горелок с древесным углём, пока продавцы варили чай с молоком и жарили хлеб мандази для своих клиентов (Прим. восточно-африканские пончики, которые обычно подают к кофе или к чаю).
Мы припарковались у реки и вышли. Женщины сидели на корточках, стирали одежду и вешали её сушиться на кусты терновника. Дети тащили домой ведра с водой, оставляя за собой следы мокрых брызг. Пастухи с ослами и крупным рогатым скотом ждали своей очереди, чтобы подойти к ручью.