Дети окружили нашу машину, пока Бахати разговаривал с мужчинами. Они глазели и хихикали.
— Схоластика, Схоластика! — кричали они, указывая на меня.
— Я понятия не имела, что это значит, но они исчезли, когда вернулся Бахати и прогнал их.
— К счастью для вас, в деревне есть только один Габриэль, у которого есть друг девушка мзунгу. Но он много путешествует, и они не видели его некоторое время. Его семья живёт там. — Он указал на большой комплекс, который выглядел неуместным среди рядов маленьких хижин. Дом по периметру окружал забор с острым, битым стеклом, закреплённым раствором наверху.
Моё сердце замерло. Я не рассматривала возможность того, что Габриэля может не быть поблизости.
— Мы можем пойти спросить, когда он вернётся?
Мы посигналили у ворот и стали ждать. Мужчины перестали работать на тракторе и с любопытством наблюдали за нами. Женщина в платье из красочной местной ткани вышла, чтобы поприветствовать нас. Она говорила с Бахати на суахили через металлическую решётку, но её глаза всё время возвращались ко мне.
— Ты сестра Мо? — спросила она.
— Да. Меня зовут Родел.
— Я рада видеть тебя. Карибу. Добро пожаловать, — сказала она, отпирая ворота. — Я сестра Габриэля, Анна.
Её улыбка была тёплой, а глаза мрачны. Она была прекрасна в своем спокойствии, такими бывают люди с разбитым сердцем. Анна провела нас во двор с фруктовыми деревьями и маленькой игровой площадкой для детей. Пустые качели скрипели, по-прежнему покачиваясь, как будто их торопливо покинули.
Внутри были задёрнуты занавески — позор, потому что это был такой прекрасный, солнечный день. На полу разбросаны коробки, некоторые были пустыми, некоторые заклеенными.
— Я сожалею о вашей сестре, — сказала Анна, после того как мы сели.
— Спасибо, — ответила я. — Я не хочу занимать слишком много вашего времени. Не могли бы высказать мне, как связаться с вашим братом.
— Хотела бы я знать, — сказала она, глядя на свои руки. — Я давно не получала от него известий. Он никогда не пропадал так надолго. Я боюсь, что он не вернётся. Или, хуже того, с ним случилось что-то плохое.
— Что-то плохое? — я перевела взгляд с неё на Бахати, но он смотрел через моё плечо на что-то, находившееся позади меня.
Я обернулась и увидела девочку, стоящую у заднего входа. Её тёмный силуэт был очерчен светом, льющимся через открытую дверь. Казалось, что ей было около шести или семи лет, но её поза была зажатой и настороженной, как будто она не была уверена, должна ли она войти.
— Всё в порядке, Схоластика, — сказала Анна. Она перешла на суахили и уговорила ребёнка зайти внутрь.
Когда девочка вышла на свет, я вздрогнула. Возможно, это была неожиданность, шок от увиденного бледного призрака, появившегося из теней средь бела дня. Её кожа была странного оттенка белого цвета с розовыми пятнами в тех местах, где солнце коснулось её. Она смотрела на нас своими невероятными глазами — молочными и голубыми. Её вьющиеся волосы приглушенного светлого оттенка выглядели жесткими, никакой мягкости и изысканности — она была острижена практически налысо. Отсутствие цвета было резким, как картина, лишённая пигмента. Раньше я видела людей с альбинизмом (Прим. Альбинизм (лат. albus — белый) — врождённое отсутствие пигмента меланина, который придаёт окраску коже, волосам, радужной и пигментной оболочкам глаза), но у этой девочки были струпья на губах и по всему лицу, будто чёрные маленькие мухи пировали на ее коже (Прим. Струп — корочка, покрывающая поверхность раны, ожога, ссадины, образованная свернувшейся кровью, гноем и отмершими тканями). Я не могла удержаться от дрожи, которая пробрала меня, хотя именно Схоластика заметно отшатнулась от меня, от рефлекторного ответа, с которым она, без сомнения, знакома. Отвращение. Ужас. Негодование.
Я отвела взгляд, стыдясь за себя. Она была просто маленькой девочкой, рождённой без цвета.
— Это дочь Габриэля, — сказала нам Анна. — Она не говорит по-английски. Габриэль перестал посылать её в школу, потому что они не могли гарантировать её безопасность, поэтому она остаётся дома, со мной.
Я кивнула, думая о детях, которые скандировали «Схоластика, Схоластика!», когда они увидели меня. Для них, она, вероятно, больше походила на меня, чем на них. Как учитель я хорошо знала, как дети могли объединяться и реагировать на то, чего они не понимали.
— Она чувствительна к солнцу, но я не могу держать её в помещении весь день, — Анна коснулась лица своей племянницы. — Это коросты от солнечных ожогов, — её голос дрогнул, когда она заговорила снова. — Я хочу, чтобы ты взяла её с собой.
— Прошу прощения? — я наклонилась вперед, убеждённая, что неверно расслышала.
— Твоя сестра помогала Габриэлю перевести детей-альбиносов в приют в Ванзе. У них там есть школа для таких детей, как Схоластика, место, где она будет в безопасности, где она не должна будет чувствовать, что она какая-то другая.
— Ты хочешь отослать её? В детский дом? — я была поражена. — Разве ты не должна сначала обсудить это с Габриэлем?
— На этот раз Габриэль отсутствует слишком долго. Он сказал, что мы переедем в Ванзу, когда он вернётся, — подбородок Анны задрожал, и она глубоко вздохнула. — Я не могу присматривать за Схоластикой одна. У меня двое собственных детей. Габриэль принял нас и арендовал дом побольше, когда мы с мужем развелись. Без него я не смогу платить арендную плату. Я только что получила уведомление о выселении. — Она указала на коробки вокруг нас. — Я должна переехать, и как только мы покинем эту территорию… Бахати, ты понимаешь? Скажи ей, что бы она отвезла Схоластику в приют.
При упоминании её имени Схоластика перевела взгляд со своей тёти на Бахати.
«Она не понимает, о чём мы говорим», — подумала я.
— Детский дом в Ванзе — это то место, в которое Мо перевозила всех детей? — спросила я.
— Габриэль забирал их. Он попросил Мо помочь ему доставить их туда. У них была договорённость. Габриэль предложил Мо отвезти её туда, куда она только захочет, — национальные парки, озёра, сафари-отели — бесплатно. Взамен Мо перевозила детей как своих собственных.
— Я не понимаю. Мо перевозила детей как своих собственных? — спросила я.
— Дети-альбиносы выделяются в Африке. Они особенные. Другие. Есть люди, которые, не колеблясь, могут издеваться над ними или навредить им. Когда вы надеваете большую шляпу и правильную одежду на этих детей, вы можете обмануть людей, заставив их думать, что они туристы — по крайней мере, на расстоянии. Намного легче, когда люди думают, что они видят мать мзунгу и ребёнка мзунгу, путешествующих с местным гидом. Раз в месяц Мо обеспечивала безопасный проход для одного из детей, которого находил Габриэль, и он возвращал долг, показывая ей окрестности.
— Но теперь он пропал, — сказала я. — Вы сообщили об этом в полицию?
— Да, но есть много мужчин, которые уезжают в город и никогда не возвращаются. Они думают, что Габриэль бросил нас.
— Это возможно?
— Я не знаю. Я так не думаю. Он бы не бросил Схоластику просто так. Её мать уехала после её рождения. Она хотела отдать её, потому что считала, что дети-альбиносы прокляты, но Габриэль не стал бы этого делать. Если бы ты могла доставить Схоластику в Ванзу, я бы чувствовала себя намного лучше, по крайней мере, пока моя жизнь не наладится. Когда Габриэль появится, он будет знать, где её найти.