Другая его часть понимала, как много эти предметы значат для той маленькой семьи, которая посвятила жизнь восстановлению замка Бро. В конце концов он всё-таки отдал драгоценности отцу, оставив себе только кольцо. Это было тем более честно, что и отец никогда не жалел для него ничего. Но кольцо должно было принадлежать только ему – оно было памятью о том, другом отце, и подтверждением того, что Грегори-младший Вьепон не сошёл с ума.
До двадцати пяти лет Грег жил так, как живут все – с поправкой на то, что занимался фехтованием и верховой ездой, а на рождественские каникулы ездил не в сельский домик на западном берегу, а в замок, стены которого постепенно вырастали из земли. Сам он в реконструкции участия почти не принимал, просто потому, что был ещё слишком мал. Он окончил колледж по специализации история Англии – отец никогда не требовал, чтобы Грег учился «по-настоящему нужному ремеслу». Он был романтиком и только радовался тому, что таким же точно растёт его сын. Грегори, в свою очередь, был рад пониманию, проявленному отцом.
Не минула его и обычная подростковая глупость, когда мнение друзей ценится выше всего – но настоящих глупостей он натворить так и не успел, потому что многое из того, что делали ровесники, казалось ему пошлым, бессмысленным, недостойной его суетой. Он заводил себе девушек, как это делали все, но никогда по-настоящему не подпускал их к себе – и не пускал их в своё сердце. Грегори, прекрасно знал, что они никогда не войдут в его душу и в его дом. Там, в его груди, не могло быть никого – кроме одной. И когда в возрасте двадцати шести лет Грегори увидел девушку, сидящую на берегу реки в окружении картин, изображавших множество замков, тонущих в рассветной дымке, ему показалось, что мир, до сих пор собранный из осколков разноцветных камней, как драгоценный витраж, треснул пополам. Это могла быть только она – Милдрет.
Грегори забросил всё. К тому времени он уже работал и сам зарабатывал вполне неплохо, но работа была забыта на несколько долгих месяцев, потому что каждое утро он приходил сначала к реке, а потом и на Пикадилли, и смотрел, как работает Милдрет.
Как и тогда, когда он впервые увидел замок Бро, Грегори всё больше вспоминал – и всё отчетливее понимал, почему это имя, «Милдрет», отзывается такой болью в груди.
Милдрет не должна была вспомнить того, что помнил он сам – как бы ни хотел Грегори подойти к ней, обнять и снова назвать по имени, которое помнил только он.
Он не ожидал, что Милдрет тоже может помнить его. Когда Милдрет впервые обмолвилась о подобных вещах, Грегори пробрала дрожь – потому что это значило, что Милдрет может вспомнить всё.
Но единожды не сдержавшись и заговорив, он уже не мог отступить назад. Милдрет притягивала его лучше, чем любой магнит. Грегори мог стоять в стороне, когда просто смотрел на Милдрет, и лицо девушки, полупрозрачный, будто истончившийся лист бумаги, профиль будил в его груди наслаждение, смешанное с болью. Он мог смотреть так часами, не делая ничего. Но когда Милдрет говорила с ним, звала так, будто помнила что-то, будто точно так же хотела его – противиться уже не было сил. И Грегори чувствовал, как сдаёт стены своей крепости одну за другой.
А теперь Милдрет вошла в его дом.
Грегори отчётливо понимал, что, коснувшись её всего раз, всего раз позволив пересечь порог, не сможет отпустить уже никогда. Он чувствовал, как стремительно несётся к пропасти – и не может свернуть – если только самую малость замедлить ход.