— Ну уж и любит, — возражает Эдди, — просто выучил ты его так.
— Выучил, как всех учат, — отвечает Фантуй.
— А как всех учат? — спрашивает Эдди.
— Очень просто… У нас оленей запрягают первый раз полуторалетних. Сначала ставят в середину к старым ездовым оленям, чтобы не путал упряжки. Бывает, олень пугается, идти не хочет. Как немножко привыкнет, так его слева — на место передового — запрягают. Тут и начинается учеба. Влево заворачивать оленя легко— потянул ремень, он сам и заворачивает. А вот вправо— потруднее. Тут ему нужно сперва хорей к морде приставить, чтобы его пугался, и хлестать ремнем вправо сильно. Потом привыкает. А главное — должен привыкнуть совсем прямо бежать, куда направят. Тогда кружить не будет.
У меня передовой хороший. Он очень красив. Это кастрированный бык. Окраска его не сероватая, как у всех оленей, а пестрая. Его так и зовут Пестрый. У него огромные и ветвистые рога. Он бежит, легко неся голову, и время от времени хватает губами снег. С таким передовым можно не тревожиться о дороге. Он бежит по стрелочке и ведет за собой всю упряжку. Олень, запряженный с правой стороны, тоже хорош. Тянет на совесть. В корне два бычка послабее. За ними нужен глаз да глаз. Чуть дашь волю — отстают, и основной ремень упряжки начинает их бить по ногам, а постромки путаются.
Нганасанская упряжка создана по общему на Севере принципу. К обоим полозьям нарт на передке привязано по челаку — блоку, в который пропущен основной ремень. Концы ремня закреплены в лямках крайних оленей. Олени в середине упряжки тянут постромки, закрепленные на скользящих по основному ремню челаках. На каждого оленя одевается лямка. Совсем как у бурлака — через плечо. Если олень начинает тянуть слабее, то остальным приходится тяжело. Они вырываются вперед, а лентяй путает постромки. Тут обычно в ход пускается хорей, и нарушитель водворяется на прежнее место. Держаться оленям на одной линии помогают и связанные ремнями наголовники. Только передовому делают ремень у наголовника подлиннее, чтобы он бежал немного впереди.
Оленьи ноги по звенящему насту выбивают сухое «чак-чак-чак-чак», снежная пыль летит в лицо. Копыта-клешни щелкают на бегу, как кастаньеты, нарта поскрипывает на застругах, и полозья шипят по сухому снегу, создавая общий фон этой путевой симфонии. Музыка дороги убаюкивает. Пригреешься в своем сокуе [верхняя меховая одежда], как в маленьком жилище, натянешь на лицо капюшон, и носа не хочется высовывать на улицу.
— Э-э-э! — кричит Фантуй. — Боло чумы видать!
— Ксь-ксь-ксь-ксь, — погоняет оленей Хосю. Я присоединяюсь к нему. Как по команде, подымаются и опускаются хореи. Нарты отчаянно прыгают по застругам. Наш аргиш врывается в мирно пасущееся стадо, мчась прямо по копанице (оленьему пастбищу), навстречу выскакивают с лаем десятка два лаек и бегут с нами рядом. Мы с блеском подлетаем к трем балкам (домикам на санях) и осаживаем упряжки. Из труб всех балков идет дым — значит, к нашему приезду готовились…
Боло, видно, польстило наше намерение снять его бригаду на кинопленку.
— Однако все хорошенько готовляй, — напутствовал он Эдди утром, отправляясь в стадо.
Боло приехал из стада к вечеру. У него на нарте лежал связанный олень.
— Сейчас свежее мясо есть будем, — сказал он.
Мы с Эдди кинулись из балка, торопясь установить штатив и приготовиться к съемке. По нганасанскому обычаю, домашнего оленя нельзя резать. Его надо душить. Такой способ забоя диктуется не только обычаем, но и стремлением сохранить кровь, которая является весьма лакомым блюдом у народов Севера.
Олень был сброшен с нарты, на его шее Боло затянул аркан и обмотал конец вокруг морды. Животное конвульсивно дернулось несколько раз и затихло. Трудно сказать, сколько оленей забил Боло на своем веку. Очень много. Разделывая тушу, он действует, как опытный хирург. Каждое движение точно. Последовательность действий выработана годами. Вся разделка не занимает и десятка минут. Четким движением он проводит ножом по брюху, вокруг головы и ног. Нажим так идеально рассчитан, что на подкожных тканях не видно и крошечных порезов. Туша еще теплая. Надо торопиться, пока она не застынет на морозе. Несколько рывков — и олень без шкуры.
Также размеренно и быстро отделяются ноги, голова, вскрывается брюшная полость. Здесь руки должны действовать особенно расчетливо. Небольшая царапина на огромном желудке — и все содержимое — переваренная зеленая масса ягеля — растечется по туше, мешаясь с кровью. За Боло опасаться нечего. Он знает свое дело. Глазам открывается языческая гамма красок — фисташковая окраска желудка, перламутр кишок и алая кровь на белом снегу.