Провожатый долго вел меня по штрекам, где змеились рельсы и шланги, где кисловато пахло взрывчаткой, а по бревнам струилась вода. Мой проводник оказался словоохотливым. Однако, как всякий инженер, он не любил общих слов, не несущих определенной технической информации. Он мыслил цифрами, как поэт — образами. От него я узнал, например, что длина подземных штреков воркутинских шахт равна расстоянию от Воркуты до Ялты. Что добытым за время существования Печорского бассейна каменным углем можно заполнить железнодорожный состав, который почти полтора раза опояшет по экватору земной шар. Что воркутяне ежедневно покупают товаров на триста — четыреста тысяч рублей. Что за семилетку построено столько же жилья, сколько его было построено за 1934–1959 годы, то есть за четверть века.
Это была приятная статистика, жаль, что я не сумел запомнить всего, что говорил инженер. А записывать на ходу, да еще в шахте, не очень-то сподручно…
Мы шли, где пригнувшись, а где и на четвереньках, по забою, широкому, но — увы! — низкому. Не распрямиться. Впереди рокотал комбайн, вгрызаясь в почти вертикальный угольный пласт. Грохот падающих кусков угля, лязганье транспортера, стук электровоза, притащившего вереницу вагонеток, — тут уж интервью не возьмешь, не поговоришь. Поэтому мы с инженером сидели на корточках в стороне и смотрели на шахтеров.
Работающий человек всегда красив, особенно если он работает с душой, если дело ему нравится. А ребятам в лаве их работа нравилась. Об этом можно было судить по быстрым, но не торопливым движениям шахтеров, по тому, как они что-то кричали иногда друг другу, сопровождая свои слова улыбками, казавшимися ослепительными на их черных от угольной пыли лицах. Когда человек в таком дьявольском грохоте может еще шутить и улыбаться, по-моему, работа ему по душе.
И вдруг умолк комбайн, остановился транспортер. Стало тихо, как перед грозой. Я было встревожился, но провожатый успокоил меня: электровоз утащил полные вагонетки, вернется — тогда снова комбайн заработает.
С машинистом комбайна Аркадием я был уже немного знаком. Он рассказывал, каким образом стал шахтером и как осел в Воркуте. Родился и вырос в архангельских лесах, отец — лесник. Так что детство и юность Аркадия были связаны с привольными северными просторами. Отец считал, что парню есть прямой резон стать продолжателем семейной профессии. Но подростка манили «клады», что находятся под землей, ему хотелось добывать на-гора то солнечное тепло, которое миллионы лет назад накопили леса, а потом спрятала в своих недрах планета. И, окончив семь классов, Аркадий уехал в сорок шестом году в Воркуту, поступил там в горнопромышленное училище, стал врубмашинистом. Здесь и началась его трудовая биография. Потом, когда призвали на действительную, полюбил и море, как раньше лес. Отдал Балтике пять лет, но после демобилизации вернулся все-таки в Воркуту, к которой «прикипел» душой. Хороша тайга, ничего не скажешь плохого о море, а в шахту тянет, как в дом родной. Такая уж это «заразная профессия», как выразился он, что не отпускает от себя.
Я знал, что Аркадий был делегатом XXI съезда партии. Сам этот факт уже в достаточной степени характеризовал его: кого-нибудь коммунисты не пошлют в Москву представлять партийную организацию города. Но мне хотелось подробнее расспросить Аркадия о его жизни. Там, на поверхности земли, это не получалось: свободного времени у Аркадия в обрез: он ведь Но вечерам учится, всяких обязанностей полным-полно.
Потому я решил воспользоваться передышкой комбайнера и задать ему несколько вопросов.
Аркадий снял каску, пригладил ладонью светло-русые волосы, вскинул на меня умные серые глаза. И вдруг озорно рассмеялся:
— Хотите я вам расскажу, как женился? Вы смотрели фильм «Весна на Заречной улице»? Вот у меня почти такая же история. Правда, сорвиголовой, как тот парень, которого Рыбников играет, я не был… Еду я однажды в поезде, девушку встретил, симпатичную. Познакомились… И вот первое сентября, я тогда в девятом классе вечерней школы учился. Открывается дверь — и входит моя знакомая с журналом под мышкой. Голос тихий: я, говорит, буду вести у вас литературу и русский язык, а также назначена вашим классным руководителем. А я сижу и думаю: ну, влип ты, Аркашка! Понимаете, какая ситуация-то получается?
Шахтеры смеются, и мне становится чуточку легче: смех заглушает зловещее потрескивание над головой. Кажется, не выдержат напора тонкие стойки-столбики, вон уже как некоторые из них прогнулись. Вот-вот миллионнотонная кровля поползет, обрушится на нас всей тяжестью. Жутковато…