По лентам транспортеров в холодильные камеры и разделочные цехи комбината из трюмов судов двигалась сверкающая на солнце река живого серебра. Некоторые сильные рыбины выпрыгивали с транспортеров и продолжали биться на досках причала. Другие, уже снулые, безропотно лежали на резиновой ленте, уносившей их все дальше от родной реки.
А к причалу продолжали подходить новые суда, и казалось, нет и не будет конца этой серебристой реке, так выразительно свидетельствовавшей о щедрости Оби.
Тундра не любит слабых
Следующим пунктом в моем маршруте было село Аксарка, районный центр километрах в восьмидесяти восточнее Салехарда. В этом районе имелось несколько колхозов, где бок о бок жили русские, украинцы, ханты и ненцы. Они занимались оленеводством и земледелием.
Чтобы не наскучить читателю, не стану опять возвращаться к теме северного земледелия. Лучше расскажу об одном годе жизни Гали Паромоновой, ее подруг и товарищей. Так, как мне об этом поведали…
— …И думать забудь, все одно не пущу!.. — мать в сердцах захлопнула за собой дверь с такой силой, будто хотела сорвать ее с петель.
Что ж, этого следовало ожидать, и Галя не особенно огорчилась. Мать есть мать, ей до сих пор кажется, что дочь еще маленькая. А дочери, слава богу, скоро девятнадцать. Раньше в этом возрасте своих детей имели. Она два года назад десять классов кончила, пошла воспитательницей в детский сад, затем работала на почте. Теперь нужный стаж есть, можно ехать в Тюмень или Омск, поступать в институт. Такие были планы, но несколько дней назад они рухнули. Галю вызвали в райком комсомола и сказали: мобилизация комсомольцев. Слова эти, тревожные и торжественные, прозвучали для Гали как приказ, хотя на самом деле у нее просто спросили, не желает ли она по комсомольской путевке поехать на год в тундру к оленеводам. Сразу отвечать не надо, вопрос серьезный, следует подумать, все взвесить, посоветоваться с родителями.
Галя добросовестно старалась думать трезво и обстоятельно, но в мыслях был сумбур. С одной стороны, тянуло на юг, в какой-либо большой город, о котором знала лишь понаслышке. Студенческая беззаботная жизнь, театры, концерты. Там почти полгода можно, говорят, ходить в одном платье, не кутаться в меха. И вообще — столько интересного. Но с другой стороны, к ней ведь обратились с предложением. Значит, верят, надеются, значит, она нужна. И в конце-то концов что такое год? Всего двенадцать месяцев. Институт от нее не уйдет, ей только девятнадцать лет. Зато посмотрит новые места, в которые, возможно, не удастся никогда больше попасть. Кто знает, как сложится судьба? Вдруг выйдет там, в большом городе, замуж и придется ехать с мужем куда-то в другие края?..
Словом, на четвертый день Галя пришла в райком и твердо сказала: «Да». А вернувшись домой, поставила в известность маму. И вот…
За ужином мать молчала, хмуро глядя в тарелку. Дочь она подчеркнуто не замечала, будто ее и за столом не было.
— Ты что, мать, нездорова? — спросил отец. — Или язык прикусила?
Она сердито выпалила все, что узнала от дочери днем.
— Куда ж это годится, дите поедет в тундру, в чуме жить будет?! А потом принесет мне в подоле какого-то узкоглазенького! Нет уж, не пущу! Не девичье это дело оленей каслать [пасти], мужиков хватает!
— Да не пастухом я, мама, ликвидатором, — заикнулась было Галка, но мать передернула плечом и отвернулась, не желая слушать.
— Н-да, — в раздумье протянул отец, уминая большим пальцем с желтым прокуренным ногтем табак в трубке. — Ты бы хоть посоветовалась со мной, Галина, все только своим умом хочешь решать. Верно, и зятя мне приведешь вот так: знакомьтесь, мол, это мой муж…
— Вот-вот, совсем от рук отбилась, — подхватила мать, — с отцом и то не считается, со мной и подавно.
— Но нам, Паромоновым, быть зайцами, петлять не пристало, — продолжал отец, сурово взглянув на жену. — Дала ты, дочка, слово, отказываться от него негоже, надо ехать. Такое мое мнение.
Мать рассердилась, заспорила, но, натолкнувшись на стойкость мужа, ударилась в слезы. Отец курил трубку и молчал, ожидая, пока жена выплачется и затихнет.
— Ну, хватит, надоело! — он стукнул жесткой ладонью по столу так, что подпрыгнули тарелки. — Воды в Оби и без тебя много. Чего, спрашивается, реветь-то? В могилу, что ли, провожаешь? Заладила, как сорока: тундра девчонок не любит. Тундра, она — сама знаешь — никого не любит, хоть баб, хоть нас, мужиков, возьми. А особенно слабых не жалует, против них она что лютый зверь. Наша Галина — не из хлипких, верно, дочка? И никак невозможно ей теперь остаться: слово дала. Ежели б вдруг отказалась, я бы ее сам в тундру отвез. Сроду такого не было, чтобы Паромоновы на неделе семь пятниц имели! Езжай, Галина, работай…