— Красивая птица, да? Вредная птица! Молодую рыбку ест. Мы один раз стреляли их, вешали, сколько рыбы проглотил. Три кило двести граммов, вот! Прожорливые, как волки, а пользы никакой. Стрелять надо!
А мне эти чайки нравились. В них органически соединялись сила и грациозность, ленивая медлительность и непостижимая быстрота, ловкость и кажущаяся неуклюжесть. Они не были попрошайками, как черноморские чайки, привыкшие к подачкам и с лакейским усердием бросающиеся за куском булки. У них было чувство собственного достоинства. Они сопровождали нас безо всяких корыстных намерений, просто из вежливости или любопытства. Когда же эскортировать теплоход им наскучило, улетели.
Полдня я «лазал» по теплоходу, приставал к членам команды с просьбой рассказать что-либо интересное, случавшееся с ними в этой навигации. Однако речники пожимали плечами:
— Ничего особенного у нас не бывает, обычные рейсы. Мы же извозчики — возим пассажиров, грузы. Дойдем до промежуточного порта, высадим пассажиров, возьмем других — и дальше пошлепали. И так всю дорогу от Салехарда до поселка Тазовское.
Только официантка Римма рассказала об одном эпизоде. Я даже не просил ее, сама подошла к столику и начала говорить.
История, которую она поведала, случилась недавно, за две недели до моего появления на теплоходе. В Обской губе к «Калашникову» швартовался другой теплоход, на который надо было передать часть груза. Губа была неспокойной, но пришвартовались удачно. Перегрузка уже заканчивалась, как вдруг случилось несчастье: у одного матроса рука как-то попала между бортами судов, ее раздробило в локте. Матрос был не с «Калашникова», но его тут же взяли на этот теплоход, более быстроходный, сообщили по радио в Салехард, попросили прислать самолет. Корабельный врач наложила раненому жгут и повязку, чтобы остановить кровотечение. Салехардская санитарная авиация ответила, что погода не позволяет самолету вылететь, а о посадке на воду нечего было и думать.
Теплоход полным ходом, минуя все порты, шел к Тазовскому, где есть отличная больница. Матросу становилось все хуже. Связались по радио с Омском, подняли с постели известного профессора-хирурга. Тот все выспросил, сказал, что руку пока ампутировать не следует, надо попытаться доставить раненого в больницу.
До порта Тазовское «Калашников» не доходит сорок три километра: мелко. Заранее вызвали почтовый катер, перенесли на него матроса, от пристани до больницы доставили на руках, чтобы не растрясти. Чуть ли не вся команда, кроме вахтенных, толпилась у операционной, готовая дать раненому свою кровь, если потребуется переливание.
Но было уже поздно. Матрос умер от болевого шока и сильной потери крови.
— А какой парень был! — со вздохом сказала Римма. — Только-только школу кончил, крепкий, волевой. Верите, ни разу не вскрикнул, не застонал, сам после катастрофы дошел до салона, даже вроде бы улыбался… У нас все страшно возмущены на корабле! Теперь операции на сердце делают, самых, кажется, безнадежных на ноги ставят, а тут допустили, чтобы человек умер из-за такой травмы. Равнодушные его убили, вот что я вам скажу! Спросите кого угодно, хоть капитана, если мне не верите! «Нелетная погода», — передразнила она кого-то, незнакомого мне, — какая удобная причина! Да в любую погоду должны лететь, если речь о жизни человека идет! Нет, вы должны обязательно написать об этом!
Последняя фраза прозвучала как приказ: категорично и безоговорочно. Я попробовал было сослаться на правила, запрещающие диспетчерам выпускать самолеты в неблагоприятную погоду. Ведь если бы самолет был послан, он мог опрокинуться при посадке на воду из-за больших волн, утонуть. Тогда погибли бы летчик, бортмеханик, врач.
Но Римма не захотела слушать. Посмотрев на меня сверху вниз (я сидел и обедал, она стояла рядом), она с презрением выдохнула:
— И вы туда же! А я думала, журналисты из Москвы все понимают. Ну и пусть перевернулся бы самолет, экипаж мы бы спасли, но ведь — поймите! — тогда у нас было бы совсем другое отношение к случившемуся. Видели бы, что сделано все, чтобы спасти человека… А вот и наш капитан, — прервала она себя, — спросите его… Всеволод Иванович, можно вас на минутку?
К столу подошел высокий мужчина в синем свитере, туго обтягивающем могучую грудь. Лицо его сразу же вызывало симпатию: крутолобое, с широко расставленными глазами, удивительно чистыми, голубыми, без хитроватого прищура, с коротким, чуточку картошкой носом. Пожалуй, именно таким я представлял в детстве капитана Янсена из «Гиперболоида инженера Гарина». Только трубки не хватало для полного сходства.