Графа невольно влекло к этому человеку, и он уже собирался приветливо заговорить с ним, как вошел трактирщик.
Хорошенькая Мадлена снова стала за прилавком, а отец ее с шапкой в руке поспешно пошел к графу.
— Ну что? — спросил его Оливье.
— Я исполнил ваши приказания, — отвечал хозяин.
— Видел ты малого?
— Точно так, монсеньор.
— Что он тебе сообщил?
— Ничего путного. Правду сказать, монсеньор, при всем моем почтении к вам, лучше бы вы поручили кому-нибудь другому эти дела.
— Отчего? — нахмурил брови граф.
— Оттого что, с вашего позволения, монсеньор, я не верю тут ни одному слову. Этот человек просто пройдоха, картежник и больше ничего. Кроме того, он водится с такой компанией, от которой хорошего трудно ждать.
— Но ведь ты знаешь, старый упрямец, что он хлопочет за другого?
— Пожалуй, так, монсеньор, но в таком случае господин не лучше слуги!
Они все время говорили тихо. Граф подумал с минуту и громко сказал:
— Строго говоря, это, может быть, и так.
— Наверное, так, монсеньор.
— Во всяком случае, я скоро увижу, чего мне держаться.
— Монсеньор едет в Париж?
— Да, сию минуту.
Трактирщик нахмурился.
— Простите старому слуге вашей семьи, монсеньор, человеку, который видел вас крошкой и любит вас…
— Знаю, Бернар, — ласково произнес Оливье, — говори, что такое?
— Монсеньор, вы бы лучше вернулись в Мовер; часто приходится раскаиваться…
— Довольно, довольно, Бернар! — быстро перебил граф. — Я еду в Париж, это необходимо; но успокойся, мне нужно побывать там совсем по другому, серьезному делу; я не стану там заниматься тем, на что ты намекаешь, разве уж обстоятельства заставят.
— Как угодно, монсеньор; я ваш слуга и могу только повиноваться вам.
В эту минуту солдат докурил трубку и постучал ею о край стола, чтоб высыпать пепел.
— Девушка! — крикнул он.
— Я! — отозвалась Мадлена, встав и подходя.
— Моей лошади задавали овса?
— Двойную порцию, как вы приказывали.
— Прекрасно, сколько я вам должен?
— Ровно три ливра.
— И за себя, и за лошадь?
— Да.
— Ну, недорого, — рассмеялся он, вытащил из кармана довольно туго набитый кошелек и положил на стол три серебряные монеты. — Вот вам деньги, — промолвил он. — Велите скорей оседлать Габора; я не люблю дожидаться.
— Габора? — с удивлением повторила девушка.
— Ну да; это моя лошадь,
— Вы не переночуете в Аблоне, капитан? — поинтересовалась Мадлена.
— Сохрани Бог, красотка, ночь сегодня чудесная, лунная, я надеюсь скоро добраться до Парижа.
— Добраться-то доберетесь, капитан, — вмешался трактирщик, — но в город пробраться — это другое дело.
— Как другое дело?
— Dame! Ворота заперты.
— А! Ну, это серьезная причина!
— Так останетесь?
— Ни за что на свете!.. Извините, милостивый государь! На одно слово, пожалуйста… — прибавил он, обращаясь к графу, уже взявшемуся за ручку двери.
Граф обернулся.
— Вы мне говорите? — спросил он.
— Да, но называйте меня капитаном, как вот этот добрый человек, я имею право на это.
— Извольте, капитан! Что же вам от меня угодно?
— Вы едете в Париж?
— Да, сейчас еду.
— Так! Не спорю с вами, потому что вы ведь полагаете проехать в город, несмотря на запертые ворота?
— Я уверен в этом.
— Вот и отлично! — вскричал солдат, опоясываясь рапирой. — Я еду с вами и буду служить вам конвоем, а вы мне поможете за это проехать в город.
— Позвольте, капитан, — возразил с улыбкой Оливье, — тут есть одна очень простая помеха.
— В том-то и беда, что они все просты, — заметил, закручивая усы, капитан. — В чем же заключается ваша?
— По особым причинам я вынужден ехать один.
— То есть, другими словами, вы отказываетесь от моего общества?
— К моему великому сожалению, капитан.
— Ну хорошо, дорога принадлежит всем одинаково; поезжайте вы своим путем, а я поеду своим.
Он надменно поклонился графу. Тот ответил легким кивком головы и ушел.
Через две минуты он уже летел галопом.
— Право, капитан, вам бы переночевать сегодня, — медовым голосом предложил трактирщик.
— Вы думаете? — переспросил капитан, надевая плащ.
— В эти часы дороги не спокойны.
— Ах, черт возьми! Вы наверно знаете? — продолжал капитан, осматривая пистолеты.
— Parbleu! Ни одной ночи не проходит, чтоб не нашли убитого путешественника.
— Скажите, пожалуйста! Это ужасно! Моя лошадь оседлана?
— Совсем готова, бедняжка.
— Бедняжка?
— Dame! Ведь и она рискует жизнью.
— Это правда, ну, да ведь и я своей рискую! Прощайте, хозяин! Сладких снов, красавица!
Капитан надел шляпу набекрень и ушел, громко звеня шпорами. Лошадь радостно заржала, увидев хозяина; он погладил ее, поцеловал в морду и умчался.
Граф тоже быстро летел по парижской дороге; ему хотелось приехать в город до десяти часов, то есть раньше, чем запрут ворота.
Без четверти девять он ехал уже по длинной, узкой и грязной улице деревни Вильжюив.
— Поспею, — прошептал он и, проехав деревню, не останавливаясь, но шагом, чтоб дать вздохнуть лошади, опять пустил ее скорой рысью, спускаясь под гору,
Дорога была совершенно пуста; от самой деревни Аблон ему не встретилось ни конного, ни пешего. От луны было светло, как днем.
Граф ехал, не глядя ни направо, ни налево, и думал. О чем? О невеселых вещах, вероятно, потому что лицо его было бледно и брови нахмурены.
Вдруг лошадь его так бросилась в сторону, что чуть не выбила графа из седла. Оливье быстро поднял голову и сразу понял, в каком критическом положении он находится.
Он уже спустился до самого конца деревни Вильжюив; вокруг него стояло человек восемь оборванцев, вооруженных с головы до ног и, видимо, решивших сыграть с ним плохую шутку.
Бой был неравный. Граф попробовал вступить в переговоры.
— Что вам от меня нужно, господа? Зачем вы останавливаете меня на дороге? — громко спросил он, потихоньку вынимая пистолеты и берясь за шпагу.
— Parbleu! — воскликнул один из негодяев. — Угадать нетрудно: нам нужны ваша лошадь, ваши плащ и кошелек!
— А! Так вы воры? — произнес граф.
— Скромные tire—laine, ваша милость, скромные tire—laine, которых tire—soie3 совсем прогнали с Нового моста, — отвечал по-прежнему лукавым тоном бродяга, казавшийся вожаком остальных. — Верьте мне, отдайте добром то, что у вас просят; это вам убытка большого не причинит, а нам принесет существенную пользу. Клянусь, нам было бы слишком жаль прибегнуть к крайним мерам по отношению к такому славному вельможе, каким вы кажетесь.
Граф поднял лошадь на дыбы.
— Прочь, негодяи! — крикнул он. — Прочь, или я вам размозжу головы!
Оливье старался прорваться вперед, опустив поводья и держа одной рукой шпагу, другой — пистолет.
— А! Так вы вот как! — бешено закричал разбойник. — Долой его, ребята! Смерть ему!
Вся ватага бросилась на графа. Но с ним нелегко было справиться. Двумя выстрелами он убил двоих и храбро отделывал остальную компанию, действуя и пистолетом, и шпагой.
Бандиты, видя, с кем имеют дело, переменили тактику; сгрудившись вокруг графа, они нападали на него все сразу, стараясь выбить его из седла, ранив или убив под ним лошадь.
Положение становилось все более и более критическим; Оливье начинал уставать и уже мысленно рассчитывал, на сколько минут его еще хватит, как вдруг раздался пронзительный крик:
— Не поддавайтесь, не поддавайтесь! Я помогу!
В ту же минуту какой-то человек, или, вернее, демон, бросился с поднятой шпагой на разбойников, меньше чем в минуту положил троих на месте и навел такой ужас на остальных, что они бросились бежать.
— Похоже, я поспел вовремя? — спокойно спросил он, обтирая шпагу о гриву своей лошади и снова вкладывая ее в ножны.