— Полноте, — весело отвечал де Гиз, — вы отлично дрались; ваши противники получили заслуженное; за такие пустяки не стоит и извиняться.
Граф раскланялся со всеми и обратился к Ватану, протянув ему руку с едва заметной улыбкой:
— Вы не со мной, капитан?
— Конечно, с вами, граф! — поспешно согласился капитан. — Я ни за что не оставлю вас, пока вы не оправитесь от сегодняшнего потрясения.
— Благодарю вас, — сказал граф. — Ах, зачем я вам не поверил, капитан! Ну, да, может быть, лучше, что все так случилось? — прибавил он, точно говоря сам с собой.
— Граф, переломите себя, скройте свое страдание, будьте мужчиной!
— Да, да, капитан. О, если бы вы знали!
— Я все знаю.
— Вы! — с удивлением вскричал Оливье.
— Да, но здесь не место для таких интимных разговоров.
— Это правда; уйдемте скорее.
— Уйдемте; кроме того, и поздно уже становится. Они ушли, а Клер-де-Люнь остался, шепнув капитану:
— Де Сент-Ирем умчался галопом по направлению к Нотр-Дам-де-Пари.
— Хорошо! Следи за ним и передай мне все, что он делает, до самых мелочей.
— Будьте спокойны; я узнаю каждое его слово.
— Я полагаюсь на тебя.
Граф с капитаном вышли из таверны.
— Вы в какую сторону идете, капитан? — спросил Оливье.
— Отчего вы меня об этом спрашиваете, граф?
— Я слишком взволнован, чтобы сейчас же идти к себе; я бы проводил вас к вам.
— Да нам ведь по одной дороге; мы оба живем на Тиктонской улице, — объявил, смеясь, капитан.
— Ба! Вы шутите?
— Нисколько. Мы даже, кажется, близкие соседи. Приехав в Париж, я остановился у одного старого знакомого, хозяина гостиницы «Единорог».
— А! У мэтра Грипнара?
— Именно.
— Да и я там же остановился.
— Знаю.
— Как так знаете? — граф вдруг замер на месте и поглядел ему прямо в лицо.
— Да так, — хладнокровно отвечал капитан, — очень хорошо знаю.
— Это плохо, капитан, — упрекнул его Оливье. — Мы живем Бог знает сколько времени в одном доме, и только сейчас я это узнаю, и то благодаря случаю!
— Не судите, не выслушав, граф.
— Объясните, пожалуйста.
— Любезный граф, я старый солдат-волонтер; жизнь была неласкова ко мне; двадцать лет я проливал кровь во всех европейских битвах, и ни разу смерть не вспомнила обо мне. Вернувшись на родину, я не нашел никого близких; те, кого я знал, умерли или забыли меня, что еще хуже. Несчастье делает злым и эгоистом. Гордость не позволила мне раскрывать перед всеми мои сердечные раны; я сосредоточился на самом себе, решившись ослепнуть и оглохнуть ко всему — и хорошему, и дурному вокруг меня и искать покоя в забвении и равнодушии. Случай свел меня с вами, и, не знаю почему, я с первого взгляда почувствовал к вам симпатию.
— Странно! — прошептал граф. — И я, увидев вас, почувствовал то же.
— Я решил бежать от вас, чувствуя, что симпатия моя превратится в горячую дружбу. Не умея ни ненавидеть, ни вполовину быть другом наполовину, я испугался, так как не хотел привязываться ни к кому на свете. Одним словом, я решил бежать.
— А теперь? — мягко спросил граф.
— Теперь? — повторил снова обычным насмешливым голосом капитан. — О, теперь, граф, судьба оказалась сильнее меня! Я снова увиделся с вами, и конец!
— Так вы согласны принять мою дружбу?
— Нет, вы должны принять мою со всем, что в ней есть дурного и хорошего. Что делать, граф? Судьба велит мне любить вас, и я подчиняюсь; если бы вы и захотели помешать этому, так вам не удастся.
— О, в этом отношении не беспокойтесь! — проговорил Оливье. — Если моя счастливая звезда, в настоящую минуту особенно, ставит на моем пути подобного вам человека, я остерегусь выпустить его из рук.
— Тем лучше, если вы думаете то, что говорите граф.
— А вы сомневаетесь разве, капитан?
— Нисколько; но признаюсь, мне все равно, любите вы меня или нет; дело в том, что я вас люблю; этого для меня довольно; вы, пожалуй, можете хоть ненавидеть меня. Моя дружба к вам есть тоже эгоистическое чувство; оно мне лично приятно, и потому я его допускаю.
— Что вы за странный человек, капитан!
— Dame! Надо принимать меня таким, каков я есть.
— Parbleu! Я так и делаю; начнем же с того, что у нас будет общий кошелек; я богат и…
— Позвольте, позвольте, граф! Между нами таких условий не может быть. Вы богаты, тем лучше для вас; но и я также богат, оставим каждый свое при себе.
— Вы богаты?
— Да; сравнительно, конечно. У меня скромные претензии; того немногого, что я имею, слишком достаточно для меня.
— Ну, хорошо! Не стану настаивать. В одном только я никак с вами не сойдусь.
— В чем же это? — с улыбкой спросил капитан.
— Вы свободный человек?
— Как птицы небесные.
— В таком случае мы с вами больше не расстанемся.
— Я и сам хотел вам это предложить.
— Неужели! — воскликнул с видимым удовольствием граф.
— Конечно!
— Даете слово?
— Клянусь честью! С одним только условием: чтобы у вас не было тайн от меня.
— Капитан, мы познакомились так оригинально, что знакомство наше совершенно выходит из ряда вон; честный человек не имеет тайн от своего друга и брата, а вы для меня и то, и другое.
— Ну хорошо, граф; вот вам моя рука.
— Вот и моя.
В это время они подошли к гостинице «Единорог».
Приветливая хозяйка, стоя у дверей, с удивлением глядела на своих постояльцев, шедших рядом и, по-видимому, очень дружно.
Капитан улыбнулся.
— Добрый вечер, Фаншета, дитя мое! — весело приветствовал он ее. — Не приходил ли к вам сегодня какой-нибудь гость?
— Да, да, капитан! — отвечала она со слезами на глазах. — Вы наше провиденье!
— Ну вот, опять за прежнее!
— Она правду говорит, и я то же скажу, — радостно подтвердил подошедший хозяин. — Ах, предобрый вы человек! Черт знает, где и найти такого другого. Честь имею кланяться, господин граф!
— Здравствуйте, любезный Грипнар! — сказал Оливье. — Да что это у вас тут такое? Все вы какие-то праздничные!
— Ах, если бы вы знали, господин граф! — вскричал в голос муж и жена, всплеснув руками.
— Ну, что? — объяснил суть события капитан. — Под сердитую руку вы прогнали сына, потом поняли, что сами себя делаете несчастными, и снова открыли ему объятия, которых не должны были лишать его. Вот и все!
— Вот и все! Слышите! — произнесла, смеясь, хозяйка. — Бранитесь сколько хотите, мы не боимся вашего сердитого голоса; мы ведь вас знаем.
— Позвольте нам войти, мэтр Грипнар, и расскажите, как вы встретили вашего шалопая.
— Расцеловав его в обе щеки, крестный! — раздался веселый голос Дубль-Эпе. — Мы так счастливы теперь!
— Ну хорошо, поцелуй же и меня, друг мой Стефан; это доставит мне удовольствие.
— Да ведь и мне тоже!
Молодой человек бросился в объятия авантюриста. Граф молча смотрел на эту сцену; он был очень тронут и не скрывал этого.
— У нас ведь сегодня праздничный ужин, вы знаете? — объявил Грипнар.
— Понимаю, morbleu! Блудный сын вернулся!
— Вы ведь отужинаете с нами, граф? Оливье колебался.
— О, если бы господин граф сделал нам эту честь!
— Примите приглашение, граф, советую вам; вы доставите удовольствие этим добрым людям, которые вас любят и уважают; а кроме того, — шепнул капитан Ватан, — это прогонит ваши мрачные мысли, которым пока не надо давать волю.
— Ну, хорошо, я согласен; вы правы, капитан.
Сели за стол. Ужин был очень веселый. Около двух часов ночи, прощаясь с капитаном на площадке лестницы, граф сказал ему:
— Мне непременно надо съездить в одно место, не поедем ли вместе?
— Конечно. Куда и в котором часу?
— Очень близко отсюда. В восемь часов я буду на аудиенции у ее величества королевы в Лувре, а сразу же после аудиенции мы с вами отправимся.
— Хорошо; но так как никому не известно, чем кончится эта аудиенция, помните, граф, что я жду вас с двумя лошадьми у подъемного моста, возле рва.