Гугеноты, крикнув грозное прощанье старым стенам, на вершине которых блестели мушкеты солдат, сейчас же повернули назад и в стройном порядке проехали сквозь толпу, невольно пораженную таким гордым отступлением и не осмелившуюся прямо в лицо оскорблять уезжавших протестантов; только издали вслед им раздалось несколько свистков и восклицаний.
— Граф, сюда! — крикнул авантюрист. — Куда это вы так бежите?
— Ах, вы здесь, капитан! Parbleu! Я ищу свою лошадь, друг мой.
— Не ищите. Я ее отослал с Мишелем; он с ней будет ждать вас там.
— Хорошо, но посему же вы отослали ее?
— Оттого что теперь вам нужен добрый рысак, поздоровее вашего красавца. Посмотрите-ка на этого испанского жеребца, а, каков?
— Чудесный.
— Садитесь же скорее. Наши уже далеко, а эти мошенники не совсем дружелюбно поглядывают на нас.
— Да вы боитесь, что ли, капитан? — спросил, смеясь, граф, садясь на лошадь.
— Да, признаюсь, граф, я всегда ужасно боюсь, когда мне приходится защищаться против этой бессмысленной, ревущей своры, называемой чернью. Ну, куда же мы теперь? Вы ведь, конечно, уже не поедете на Тиктонскую улицу?
— Сохрани меня Бог, капитан! — отвечал граф, вдруг нахмурясь. — Вы ведь со мной?
— Конечно.
— Благодарю вас, я не смел на это рассчитывать.
— Э! Не стоит благодарности, я обожаю путешествия. Так куда же мы?
— К Новому мосту, к Фонтенблоской дороге.
— Так едем! Назад, мразь!
Они умчались, как стрела; толпа расступалась перед ними, осыпая их ругательствами, на которые они и внимания не обращали. Через двадцать минут они проехали заставу Св. Виктора и поехали по Фонтенблоской дороге; тогда это была только узкая дорожка, непроходимо грязная зимой, но в данную минуту ровная и гладкая, как стекло.
Они все время ехали молча. Каждый думал свою думу.
Однако, поднимаясь к деревне Вильжюиф, они поневоле сдержали лошадей, чтобы дать им вздохнуть.
— Так мы едем?.. — спросил авантюрист, как бы продолжая прерванный разговор.
— Сначала в Аблон, капитан.
— Отчего сначала? Разве вы не там постоянно живете? Ведь у вас там замок, кажется?
— Да, замок Мовер.
— Ну, так разве вы не там остановитесь?
— Я там пробуду не больше часа.
— А потом?
— Потом… Куда глаза глядят!
Авантюрист покачал головой.
— Берегитесь, граф!
— Чего же беречься, капитан?
— Самого себя.
— Я вас не понимаю. Отчего самого себя?
— Оттого что в настоящую минуту у вас нет врага страшнее вас самих.
— Капитан!
— Morbleu! Я ваш друг и должен говорить вам правду, и скажу ее, во что бы то ни стало.
— Говорите!
— Обдумайте хорошенько то, что собираетесь делать, граф. Со вчерашнего дня вы под влиянием гнева. Я не знаю ваших планов, но боюсь их…
—Да вы всего боитесь! — перебил граф, стараясь обратить все в шутку.
— Уж таков я есть. Вчера вечером вас сильно оскорбили. Клеветник был наказан.
— Клеветник? — горько повторил Оливье.
— Да, клеветник; по какому праву вы больше верите словам негодяя, которого совсем не знаете, нежели доказанной невинности дорогой вам особы? Не разбивайте трех жизней под минутным влиянием необдуманного гнева. Подумайте о сыне, о жене, о вас самих. Не губите безвозвратно свое счастье. Нельзя обвинять без доказательств и судить, не выслушав.
— У меня есть доказательства.
— Где они?
— Разве вы не слышали, что говорил этот человек?
— Клевета, повторяю вам. Послушайте, граф, вы теперь не в своем рассудке, и бесполезно было бы серьезно говорить с вами, иначе я бы многое вам сказал.
— Например, друг мой?
— Например, вот что: я ясно вижу, что вы были жертвой заговора, давно подготовленного против вас одним или несколькими неизвестными вам врагами.
— Неизвестными мне врагами, мне?
— Morbleu! Да неужели же вы воображаете, что у вас все только друзья? Клянусь честью, это было бы уж слишком смешно! Вы молоды, красивы, богаты, любимы и воображаете, что завистники — те люди, может быть, которым вы больше всего делаете добра, — дадут вам преспокойно наслаждаться вашим счастьем, не попытавшись смутить его? Полноте, граф, вы с ума сошли!
— Вы смотрите на все слишком мрачно, капитан.
— Ах, morbleu! Он бесподобен! Ну, а вы как же смотрите?
— Я?
— Dame! Из-за клеветы, сказанной после выпивки в таверне первым встречным…
— Может быть, вы правы, мой друг, — перебил он, — но если бы вы знали, как я страдаю!
— Да понимаю, понимаю! Вы молоды, а первые раны всегда особенно жестоки, но со временем сердце каменеет, к счастью. Это еще только цветочки!
— Сохрани меня Бог долго терпеть подобную муку!
— Бедное дитя! Вы никогда не страдали, — сказал с трогательной добротой в тоне капитан. — Мужайтесь, друг! Будьте мужчиной, не поддавайтесь первому удару злобы, а главное…
— Что главное?
— Никогда не обвиняйте, не получив неопровержимых доказательств, то есть не убедившись собственными глазами, да и то!..
— О, вы уж слишком далеко заходите, капитан!
— Нисколько; помните вот что, граф: в любовных делах глаза и уши часто обманывают, если не всегда. Вы это впоследствии узнаете; старайтесь не узнать собственным опытом!
— Ах!
— Но вот мы и у деревни Вильжюиф, — объявил капитан, — теперь нам торопиться некуда. Дадим передохнуть лошадям; вон какой-то трактир! Зайдемте на несколько минут?
— Как хотите, капитан, — равнодушно обронил граф.
ГЛАВА XV. Смертельная рана, против которой нет средства
Капитан притворился, что принял безразличный ответ графа за согласие, и поехал к трактиру, стоявшему у самых ворот деревушки Вильжюиф. У дверей трактира в беседке из плюща и жимолости стояло несколько столов и скамеек. Какой-то путешественник, приехавший, видимо, несколькими минутами раньше, сидел у стола на открытом воздухе. Держа левой рукой лошадь за повод, он пил вино, вероятно измучившись жаждой от длинного пути.
Увидев остановившихся приезжих, он встал, вежливо поклонился и, пристально посмотрев с секунду на авантюриста, спросил:
— Из Парижа едете, милостивый государь?
— Да, — вежливо отвечал авантюрист, — а вы?
— Я возвращаюсь туда.
— А! Вы там, значит, живете?
— Пхе! Я везде живу понемножку — перелетная птица.
— А у вас славное перо на шляпе, — заметил капитан.
— Красное с черным, — объяснил, улыбнувшись, путешественник. — Это не в моде в Париже, но я ношу как эмблему горя и удовольствия вместе — одним словом, это последний подарок моей любовницы.
— А! — произнес авантюрист, исподлобья оглянувшись вокруг.
Граф сидел в беседке; трактирщик принес ему туда бутылку вина и два стакана. Трактирный слуга проводил лошадей. Никто не мог их услышать.
Капитан наклонился к незнакомцу.
— От кого вы? — поинтересовался он.
— От Клер-де-Люня, — сообщил тот.
— Узнали что-нибудь?
— Очень много.
— Говорите скорей.
— Граф де Сент-Ирем из «Клинка шпаги» во весь опор ускакал в Аблон. Остановившись в высокой роще, на два мушкетных выстрела от замка Мовер, он два раза особенно свистнул. Это, вероятно, был сигнал. Вышла женщина. Ее нельзя было рассмотреть под плотно окутывавшим все лицо капюшоном плаща; кроме того, и темнота ночи мешала.
—Я узнаю, кто это такая, — проворчал капитан. — Дальше.
— Они с полчаса говорили шепотом, потом женщина ушла. Граф сел на лошадь и ускакал в Париж, куда приехал, не останавливаясь нигде в дороге.