— Жалко старика, — сказал он.
— Это ведь машина, — напомнил ему Бейли.
— Но он последнее звено, связывающее нас с капитаном. За один раз все, пожалуй, не снести. Пошли.
Кром сам удивлялся тому чувству, какое он испытывал при виде Пятницы, когда тот, ковыляя, поднимался к месту, куда падала тень от корабля-разведчика. Пятница тащил на себе ящики и коробки с необходимым для астронавтов оборудованием. Крому редко приходилось иметь дело с роботами, и вид человекообразной машины, еле двигавшейся со своей тяжелой ношей, производил на него какое-то странное впечатление; а когда он заговорил с Пятницей и робот ответил ему все тем же глухим голосом, он почувствовал себя и вовсе неловко. Триста лет этой машине, триста лет пробыла она здесь, как бы дожидаясь их!
Под вечер большой старинный передатчик был собран. Батареи, залитые электролитом, бесшумно пузырились, когда Кром проверял контакты. Тонкий кабель — ввод антенны, — извиваясь, исчезал в иллюминаторе корабля.
— Ну, попробуем? — предложил Бейли.
Кром надел наушники.
— Попробуем. — Он взглянул на слегка дрожавшую стрелку. — У этого передатчика мощность вдвое больше, чем у нашего; теперь сигналы должны пробиться. Многое, конечно, зависит от того, где сейчас находится «Оппи»; к тому же трудно сказать, как повлияет на передачу здешнее солнце.
Кром нажал на ключ. Вспыхнула крошечная желтая лампочка. Он вздохнул с облегчением. Затем огляделся вокруг.
Робота нигде не было видно.
— Куда девался Пятница?
— Не знаю.
— Он совсем ослабел.
— Но это же машина.
— Да, — задумчиво произнес Кром, — так оно и есть. — Он принялся крутить ручку настройки. — Вызывает Икс-2, вызывает Икс-2, - говорил он в микрофон. — Корабль-разведчик Икс-2 вызывает «Оппенгеймера». Вызывает Кром. Совершили вынужденную посадку на Кродос-7, Кродос-7.
Он повторил это несколько раз, затем замолчал и стал прислушиваться. Ничего не было слышно… только вздохи и треск помех в маленьком динамике.
— Ну и что? — спросил Бейли.
— Пока еще рано, — ответил Кром. Он снял наушники, передал их Бейли и сказал: — Продолжай посылать сигналы, а я схожу на корабль за магнитофоном и пристрою его сюда.
Когда через пять минут он вернулся с магнитофоном, Бейли прекратил передачу. Кром записал на ленту свое сообщение и вставил ее в магнитофон; теперь они сидели, курили и пытались делать вид, будто не напрягают слуха в надежде уловить человеческий голос.
— Триста лет, — пробормотал Кром. — С трудом верится.
В динамике затрещало:
— Алло, Кром… алло, Кром… «Оппенгеймер» вызывает Крома…
Они в один голос вскрикнули и бросились к передатчику. Кром убрал магнитофон и вступил в прямую связь. Пауза продолжалась секунды три.
— Алло! Кто это говорит?
Радист «Оппенгеймера» назвал себя:
— Это М'Бала. Что случилось?
Кром принялся объяснять, но его прервал Бейли; он начал отпускать такие замечания в адрес механиков корабля-базы, что они граничили с оскорблениями.
— Но вы невредимы?
— Ни одной царапины, — доложил Кром.
— В течение двенадцати земных часов за вами будет послан разведчик № 3. Вслед за ним вылетит ремонтная бригада. Слушайте нас через десять земных часов. Понятно?
— Понял. Кончаю, — сказал Кром. Он откинулся с чувством облегчения и весь обмяк. Потом стянул с себя наушники. — Я совсем ослаб.
— Я тоже, — признался Бейли.
— Но я счастлив; мне хочется поделиться с кем-нибудь радостью. Вот что! Я отыщу Пятницу и расскажу ему. Без него бы нас, возможно, и не обнаружили.
Бейли усмехнулся.
— Правильно, так и сделаем.
Снова они поднялись к уступу и пошли вдоль него. У овального входа в пещеру лежал робот. Сигнальная лампочка у него на груди не горела.
Кром нагнулся.
— Пятница! — прошептал он.
На сей раз Бейли не стал напоминать ему, что это только машина. Кром несколько раз щелкнул активизатором — ничего не изменилось.
— Печально, — сказал Бейли.
Кром стоял подавленный. На секунду он вспомнил о скелете в пещере, потом посмотрел на робота.
— Исчезло последнее звено, — пробормотал он.
И, не вымолвив больше ни слова, зашагал вниз по склону. Бейли отправился следом за ним. Когда они дошли до золотистого берега и зашагали рядом, Кром остановился.
— Давай похороним завтра останки Холланда?
— Конечно, — сказал Бейли.
— Как ты считаешь, — нерешительно спросил Кром, — будет чертовски глупо, если мы похороним и Пятницу?
Бейли задумчиво взглянул на него.
— Нет, — ответил он, — пожалуй, не глупо.
Кром еще раз остановился на берегу озера. Он сделал это для того, чтобы посмотреть, что осталось от двух почти человеческих следов; их еще сильнее замело песком, и они теперь были едва различимы.
ЛИ ГАРДИНГ
ПОИСКИ
Районный Инспектор сидел за своим письменным столом. Это был высокий, хмурый субъект с неподвижным, ничего не выражавшим лицом, туго обтянутым кожей. Губы его двигались с четкостью механизма.
— Так чего же именно вы хотите, мистер Джонстон?
Перед ним по другую сторону широкого стола сидел, нервно сжимая руки, маленький, бледный человечек. Вид у него был жалкий, в глазах проглядывала тревога, движения были исполнены беспокойства.
— Чего-нибудь настоящего, — ответил он. — Чего-нибудь такого, что бы не было сделано человеком. Что бы не было синтетическим. Вот и все. И не для того, чтобы взять это себе. Я хочу только посмотреть. Хочу убедиться, что оно существует. Скажите, где бы я мог найти что-нибудь подобное?
Инспектор, видимо, был озадачен. С таким запросом к нему обращались впервые.
— Чего-нибудь…настоящего?
Он произнес это слово так, словно оно было новым в его лексиконе.
— А каковы мотивы вашей просьбы, мистер Джонстон?
Надежды маленького человека поколебались. Как мог он объяснить это необъяснимое желание, постепенно переросшее в навязчивую идею, — объяснить так, чтобы сидевший напротив мрачный индивидуум понял его?
Широкое окно за спиной Инспектора было распахнуто. Джонстон видел город, расстилавшийся перед ним, словно щит гигантской черепахи. Он уныло посмотрел на высокие городские сооружения из стали и пластмассы, загромождавшие горизонт, и вздрогнул.
— Вокруг себя, всюду и везде, я вижу мир, созданный руками человека, — нерешительно начал он. — Город, в котором мы живем, воздух, которым мы дышим, одежда, которую мы носим, даже пища, которую мы едим, — все это продукция нашей замечательной техники. Повсюду я вижу свидетельства изумительного мастерства Человека, — но где же мне найти его сердце? И как могу я найти собственное сердце, если в ответ на мои чувства я встречаю в этом беспощадном, зловещем мире лишь мрачные здания и людей, не знающих улыбки? Ведь где-нибудь должно же быть хоть крошечное местечко, еще не попавшее в ненасытную утробу человеческого прогресса?
Он тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Ведь не всегда было так, как сейчас. Даже я знаю это. Очевидно, я родился на стыке двух эпох: старый мир уже угасал, а новый только зарождался. Я еще помню деревья, цветы, птичий гомон. Широкие реки, протекавшие у моих ног. И облака, и дожди, и холодный ветер. А сейчас я спрашиваю себя: что такое птица? Что такое облако? Разве на земле, переделанной нами, для них уже нет места? Разве они исчезли навсегда и уже никогда не вернутся? Разве машины уже все сожрали на пиршестве, устроенном нашей планетой, и оставили только голое ядро, заключенное в металл и бесцельно блуждающее в пространстве без зимы и лета, которые могли бы отмечать его бег?
Волнение, на миг окрасившее румянцем бледные щеки маленького человечка, постепенно улеглось. Пустыми глазами он смотрел в окно на жуткую картину, расстилавшуюся перед ним.
Инспектор молчал, только проницательным, оценивающим взглядом смотрел на Джонстона. Его острый как бритва интеллект торопливо усваивал информацию, которой снабжал его собеседник, и уже готовил тщательно продуманный ответ.