— Завтра я возвращаюсь в Буэнос-Айрес. И сразу же позвоню.
Назавтра Мария позвонила уже из дома.
— Я хочу немедленно тебя видеть, — выпалил я.
— Мы сегодня же увидимся, — подтвердила она.
— Я буду ждать тебя на площади Сан-Мартин, — уточнил я.
Казалось, Мария колеблется. Затем она ответила:
— Лучше на Реколете. Я приду в восемь.
Как ждал я этого часа, бесцельно бродя по улицам, чтобы время прошло поскорее! Какую нежность чувствовал в душе, каким прекрасным предстал передо мной мир, летний вечер, играющие на тротуаре дети! Сейчас я удивляюсь, насколько любовь способна ослепить нас и как волшебно преображает она все вокруг. Мир прекрасен! Придет же такое в голову!
В начале девятого показалась Мария, она искала меня в сумерках. Я узнал ее по походке: было уже слишком темно, чтобы разглядеть лицо.
Мы сели. Сжимая ей руку, я, как сумасшедший, все время повторял ее имя, не решаясь сказать что-нибудь еще; она же молчала.
— Почему ты уехала в имение? — наконец спросил я жестко. — Почему покинула меня? Почему оставила дома письмо? Не сказала, что замужем?
Мария не отвечала. Я сдавил ей руку, и она застонала.
— Мне больно, Хуан Пабло, — мягко выговорила она.
— Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь? Мария все молчала.
— Почему? Почему? Она наконец произнесла:
— Разве на все нужно отвечать? Не будем говорить обо мне: лучше поговорим о твоей работе, о том, что тебя тревожит. Я постоянно думаю о твоем полотне, о разговоре на площади Сан-Мартин. Я хочу знать, чем ты занимаешься сейчас, о чем размышляешь, написал ли что-нибудь новое?
Я вновь яростно сжал ее руку.
— Нет, — воскликнул я. — Будем говорить не обо мне, а о нас обоих. Я должен знать, любишь ли ты меня. Только это: любишь ли.
Мария не ответила. Отчаявшись от этого молчания и от того, что темнота не позволяла мне прочитать по глазам мысли Марии, я зажег спичку. Мария быстро отвернулась, пряча лицо. Взяв ее за подбородок, я заставил взглянуть на меня: она тихо плакала.
— А… значит, ты меня не любишь, — с горечью прошептал я.
Пока догорала спичка, я заметил, что Мария все же нежно на меня смотрит. Потом, уже в кромешной темноте, она провела рукой по моим волосам. И мягко сказала:
— Конечно, я люблю тебя… К чему слова?
— Да, — ответил я, — но как ты меня любишь? Любить можно по-разному: любят и собаку и ребенка. Но я имею в виду любовь, настоящую, понимаешь?
Вдруг меня охватило странное подозрение: я быстро зажег вторую спичку. Так и есть, Мария улыбалась. Вернее, улыбки уже не было, но она улыбалась десятую долю секунды назад. Мне часто приходилось внезапно оглядываться, заподозрив слежку. Никого не увидев, я ощущал, что пустота вокруг возникла недавно и что-то стремительно исчезло, а в воздухе чувствовалось легкое дрожание. Так было и теперь.
— Ты улыбалась, — прошипел я в бешенстве.
— Улыбалась? — удивилась она.
— Да, улыбалась, меня не проведешь. Я замечаю любые мелочи.
— И какие же мелочи ты заметил?
— В твоем лице было что-то такое… следы улыбки.
— Чему же я могла улыбаться? — возмутилась Мария.
— Моей наивности, вопросу, любишь ли ты меня по-настоящему или как ребенок, мало ли чему… Но ты улыбалась. В этом нет никакого сомнения.
Мария резко встала.
— В чем дело? — растерялся я.
— Я ухожу, — сухо ответила она. Я подскочил, как на пружине.
— Что значит — уходишь? Почему?
Она молчала. Я чуть не затряс ее обеими руками.
— Почему ты уходишь?