— Боюсь, тебе тоже меня не понять. Я рассвирепел:
— Что? Я спрашиваю тебя о вещах, которые для меня важнее жизни, ты же, вместо того чтобы ответить, улыбаешься, а потом готова обидеться. Конечно, все дело в том, что я не понимаю тебя.
— Ты вообразил эту улыбку, — сдержанно проговорила Мария.
— Да нет же, я уверен.
— Но ты ошибаешься. И мне очень больно, что тебе могло взбрести такое в голову.
Я не знал, что и думать. Строго говоря, я видел не саму улыбку, а нечто вроде ее тени на уже серьезном лице.
— Не знаю, Мария, прости меня, — сказал я уныло. — Но я убежден, что ты улыбалась.
Я был не в силах продолжать разговор. Через мгновение Мария вновь стала гладить мои волосы. Я услышал ее голос, теперь несчастный и страдальческий:
— Но как ты мог такое подумать?
— Не знаю, не знаю, — чуть не плакал я.
Она заставила меня сесть. И снова, как раньше, принялась гладить меня по голове.
— Я предупреждала, что причиню тебе горе, — сказала она после небольшой паузы. — Видишь, как я была права.
— Это я во всем виноват, — ответил я.
— Нет, наверное, я, — задумчиво произнесла Мария, отвечая как бы самой себе.
«Как странно», — подумал я.
— Что именно странно? — спросила она.
Это было невероятно, и много дней спустя я решил даже, что Мария способна читать мысли. Впрочем, у меня и сейчас нет полной уверенности, что я не произнес эти слова вслух, сам того не заметив.
— Что именно странно? — повторила она, ведь я был так поражен, что не ответил.
— Странно в твоем возрасте.
— В моем возрасте?
— Да, в твоем возрасте. Сколько тебе лет? Она засмеялась.
— А как ты думаешь?
— Вот это-то и странно, — пробормотал я. — Когда я впервые увидел тебя, мне показалось, будто тебе лет двадцать шесть.
— А сейчас?
— Нет-нет. Я уже и тогда был удивлен, потому что нечто неуловимое подсказывало мне…
— Подсказывало?
— Что ты гораздо старше. Иногда рядом с тобой я чувствую себя ребенком.
— А тебе сколько лет?
— Тридцать восемь.
— Ты и вправду очень молод.
Я обалдел. Не потому, что считал себя старым, а потому, что все-таки был уверен — она гораздо моложе меня, ведь, как бы там ни было, ей не могло быть больше двадцати шести.
— Очень молод, — повторила Мария, видимо почувствовав мое удивление.
— Но тебе-то сколько? — настаивал я.
— Какая разница? — серьезно спросила она.
— Зачем же ты интересуешься моим возрастом? — рассердился я.
— Идиотский разговор, — заметила Мария. — Чепуха какая-то. Странно, что тебя занимают такие вещи.
Меня занимают такие вещи? Неужели мы ведем подобный спор? Как это могло случиться? Я был до того обескуражен, что уже забыл, почему пристал к ней с этим вопросом. Вернее, я не исследовал его причину. Только дома, спустя несколько часов, мне удалось понять глубокий смысл нашего разговора, показавшегося поначалу таким банальным.
XVII
Больше месяца мы встречались почти ежедневно. Мне не хочется воскрешать в памяти все подробности того времени, чудовищного и волшебного. В этих воспоминаниях слишком много печального, чтобы снова возвращаться к ним.
Мария стала приходить ко мне в мастерскую. Сцена со спичками повторилась еще два или три раза с небольшими вариациями, и меня донимала мысль, что ее любовь — в лучшем случае — была любовью матери или сестры. Поэтому физическое сближение представлялось мне гарантией любви настоящей.
Но и это оказалось одним из тех наивных заблуждений, над которыми Мария, конечно, потихоньку посмеивалась. Наша близость отнюдь не успокоила меня, а стала лишь новой встряской, породившей болезненные сцены непонимания. Мне никогда не забыть часов, проведенных с ней в мастерской. Все это время я метался от самой чистой любви к самой страшной ненависти из-за противоречивого и необъяснимого поведения Марии: вдруг в мою душу закрадывалось подозрение, что все это розыгрыш. Мария казалась то стыдливым подростком, то обыкновенной женщиной, и тогда целая вереница вопросов начинала мучить меня: где? как? кто? когда?