— Воздуха здесь чертовски мало, «Оскар».
— Дыши медленнее, дружище. Справимся.
— Никак, над нами корабль пролетел?
— Мне почем знать? Окуляры ведь у тебя.
— Не выпендривайся, не до шуток мне сейчас.
Я сидел на земле, держа на коленях Крошку, «Оскар» крыл меня почем зря, а Мэмми уговаривала тоже:
— Вставай, вставай, ты, обезьяна чертова! Вставай и борись!
— Встань, Кип, голубчик! Ведь осталось совсем немного.
— Дайте отдышаться.
— Ну, черт с тобой. Вызывай станцию.
— Крошка, вызови станцию, — сказал я.
Она не отвечала. Это так напугало меня, что я пришел в чувство.
— Станция Томба, станция Томба, отвечайте! — Я встал на колени, затем поднялся на ноги. — Станция Томба, вы слышите меня?
— Слышу вас, — ответил чей-то голос.
— Помогите! Умирает маленькая девочка! Помогите!
Неожиданно станция выросла прямо перед моими глазами: огромные сверкающие купола, высокие башни, радиотелескопы. Шатаясь, я побрел к ней.
Раскрылся гигантский люк, и из него навстречу мне выполз краулер. Голос в моих наушниках сказал:
— Мы идем. Стойте на месте. Передачу кончаю. Краулер остановился подле меня. Из него вылез человек и склонился своим шлемом к моему.
— Помогите мне затащить ее вовнутрь, — выдавил я, и услышал в ответ:
— Задал ты мне хлопот, кореш. А я терпеть не могу людей, которые задают мне хлопоты.
За его спиной стоял еще один, потолще. Человек поменьше поднял какой-то прибор, похожий на фотоаппарат, и навел его на меня.
Больше я ничего не помнил.
Глава 7
Не знаю даже, доставили ли они нас обратно краулером, или Червелицый прислал корабль. Я проснулся от того, что меня били по щекам, и понял, что лежу в каком-то помещении. Бил меня Тощий — тот самый человек, которого Толстяк звал Тимом. Я попытался дать ему сдачи, но не смог и с места сдвинуться — на мне было что-то вроде смирительной рубашки, которая спеленала меня, как мумию. Я заорал.
Тощий сгреб меня за волосы и запрокинул мне голову, пытаясь впихнуть в рот большую капсулу. Я же пробовал укусить его. Он ударил меня еще сильнее, чем раньше, и снова поднес капсулу к моим губам. Выражение его лица не изменилось, оно оставалось таким же гадким, как и всегда.
— Глотай, парень, глотай, — услышал я и отвел взгляд. С другой стороны стоял Толстяк.
— Лучше проглоти, — посоветовал он, — тебе предстоят пять паршивых дней.
Я проглотил капсулу. Не потому, что оценил совет, а потому, что одна рука зажала мне нос, а другая впихнула капсулу в рот, когда я глотнул воздуха. Чтобы запить капсулу, толстяк предложил чашку воды, от которой я не отказался — вода пришлась в самый раз.
Тощий всадил мне в плечо шприц такого размера, которым можно было бы усыпить лошадь. Я объяснил ему, что я о нем думаю, употребляя при этом выражения, обычно не входящие в мой лексикон. Тощий, должно быть, на секунду оглох, а Толстяк только хмыкнул. Я перевел взгляд на него.
— И ты тоже, — добавил я тихо. Толстяк укоризненно щелкнул языком.
— Сказал бы спасибо, что жизнь тебе спасли, — заявил он. — Хотя, конечно, и не по своему желанию. Кому нужна такая жалкая парочка! Но Он велел.
— Заткнись, — сказал Тощий. — Привяжи ему голову.
— Да черт с ним, пусть ломает шею. Давай лучше о себе позаботимся. Он ждать не станет. — Но тем не менее Толстяк повиновался.
Тощий поглядел на часы: — Четыре минуты.
Толстяк торопливо затянул ремень вокруг моего лба, затем они оба быстро проглотили по капсуле и сделали друг другу уколы. Я тщательно, как мог, следил за ними.
Я снова на борту корабля. То же свечение потолка, те же стены. Они поместили меня в свою каюту — по стенам располагались их койки, а меня привязали к мягкому диванчику посередине.
Они торопливо забрались на койки и начали влезать в коконообразные оболочки, похожие на спальные мешки.
— Эй вы! Что вы сделали с Крошкой?
— Слыхал, Тим? Хороший вопрос, — фыркнул Толстяк.
— Заткнись.
— Ах ты… — Я уже собрался подробно высказать все, что я думаю о Толстяке, но голова моя пошла кругом, а язык прилип к небу. Я и слова не мог больше вымолвить. Внезапно навалилась страшная тяжесть, и диванчик подо мной превратился в кусок скалы.
Очень долго я был в каком-то тумане — не спал и не бодрствовал. Сначала я вообще ничего не чувствовал, кроме ужасной тяжести, а потом стало невыносимо больно и хотелось закричать.
Постепенно боль ушла, и я вообще ничего не чувствовал, даже собственного тела; потом начались кошмары: будто я превратился в персонаж дешевого комикса из тех, против которых принимают резолюции протеста на всех собраниях ассоциации родителей и учителей, а неуспевающие ребята опережают меня на каждом шагу, как я ни стараюсь.