Я слышу, как открывается дверь и входит Джинти, она замерзла. Тогда я выключаю компьютер, потому что не хочу, чтобы она подумала, что я сидел за ним весь день. Все лицо у нее красное и измученное.
— Садись сюда к обогревателю, Джинти, — говорю я, — я приготовил тебе немного супа, не настоящего правда, а той дешевой жижи из пачки, которую заливают водой.
— Спасибо, дружище, — отвечает Джинти, — он меня четко согреет.
— Точно, четко согреет. Ага. Так я и думал. Точняк, очень хорошо согреет. А потом пицца и чипсы! «Финдус»!
И маленькая Джинти улыбается так по-доброму и говорит:
— Ты такой милашка, ты знаешь об этом?
И я типа смущаюсь, покраснел весь, а потом похлопываю свою шишечку под джинсами и говорю:
— Я знаю, что еще четко тебя согреет, Джинти, точняк, уж я-то знаю.
Но Джинти вдруг погрустнела и говорит:
— Нет, не сегодня, приятель, я ужасно устала. Я попью чаю и сразу пойду в кроватку. Разве что утром, — говорит она, смотрит на компьютер, а потом снова на меня, сощурив один глаз. — Ты опять в интернете сидел?
— Ага, там такой клевый сайт, где рассказывают, что делать, если начнется война.
— Смотри у меня, только по порносайтам не лазь!
— Не, я не лазаю, не, не…
— Да шучу я, Джонти! И перепихон никуда не денется, утром все будет!
— Ага, точняк, утром, — говорю я. Я знаю, что, с тех пор как она берет эти ночные смены в офисе, ей уже не до того. Она ужасно устает на этих вечерних сменах, и неудивительно. Точняк, точняк, точняк: одни вечерние смены. Но я не волнуюсь; я просто уютно устраиваюсь в кровати рядом с маленькой Джинти и слушаю по радио звуки дождя и прогноз погоды для моряков. А если моя шишечка твердеет, я просто начинаю тихонько ее подергивать, пока не брызнет струя этой странной штуковины, и тогда я сразу проваливаюсь в глубокий сон. А если утром Джинти заметит, что вся простыня испачкана, и спросит: «Что это такое?» — я просто отвечу: «Наверное, ты мне снилась, цыпочка». И тогда она засмеется и скажет: «Похоже, маловато я тебе даю, Джонти Маккей, похотливый маленький дьяволенок!» И тогда она за меня возьмется и будет суперклево!
Да, хорошо жить с маленькой Джинти. Джинти и Джонти, Джонти и Джинти. Иногда мы спорим о том, чье имя должно идти первым. Она скажет: Джинти и Джонти. А я отвечу: Джонти и Джинти. И мы будем долго над этим смеяться. Вот уж точно! Точняк, точняк, точняк. Долго будем смеяться. Да, точняк, ага.
4. Сладкий вкус свободы
Сегодня у меня смена в «Свободном досуге». Джонти это бы не понравилось, он тот еще маленький ханжа, но по мне, так это просто небольшой приработок, лежишь себе на спине или посасываешь что-нибудь. К тому же с некоторыми клиентами можно весело поболтать. Есть один старикашка, все предлагает мне уехать с ним на Барбадос или на юг Франции. Я ему отвечаю:
— Ага, точно, придержи лошадей, дружок, сперва скажи, сколько заплатишь. — Смеялась над ним в голос!
Я работаю в этом месте на Лит-уок, потому что здесь, в бомжовом Хибзленде, никто меня не знает, а бедный малыш Джонти думает, что я убираюсь в офисах! Скорее уж — прочищаю трубы! Он спрашивает у меня, много ли в том месте, где я работаю, девушек из Восточной Европы или из Африки, а я отвечаю:
— Да не то слово, Джонти, я там, наверное, вообще единственная девочка из Шотландии! — И он каждый раз смеется над этим, дай бог здоровья моему малышу.
Пока Вик в Испании, за местом присматривает Терри, парень с буйными кудряшками на голове. Сразу видно, что этот ублюдок Кельвин не в восторге. Но если Терри может держать его в узде, то и хорошо. Правда, говорят, что Терри и сам скользкий тип, снимает порнушку, которую потом выкладывают онлайн. Когда он заходит, Андреа заплетает косички на голове у Лей-Энн. А этот Кельвин смотрит на меня и говорит:
— Странные вы, телки, можете часами, сука, накручивать эту херню друг у дружки на голове. Как ебаные макаки.
У нас всегда от него мурашки по коже, от этого Кельвина. У него два выражения лица. Первое — это натужная ухмылка, словно он замер, вонзая в кого-то нож. А второе — тупой сердитый взгляд, словно он решает, не настучать ли на кого-нибудь. У него темные, сбритые, почти как у скинхеда, волосы и низкий лоб: клянусь, этот чувак идет против законов природы, потому что, вместо того чтобы лысеть, линия роста волос у него надвигается на лоб. Однажды волосы дойдут до черных бровей, а потом зарастут к хуям и его коварные бегающие глазки.
— Я не сексист, ничего такого, — продолжает Кельвин, — но, по-моему, это доказывает, что на эволюционной лестнице мы стоим выше вас. У нас есть другие дела помимо того, чтобы наряжать друг дружку, — говорит он, — например, раздевать вас!
— Железно, — произносит Терри, только чтобы заткнуть Кельвина. — Помнишь этого чувака, Десмонда Морриса? Голая обезьяна?[9] У него еще был зачес на голове, и он все рассказывал о ритуалах ухода за телом. Так вот он сказал бы, что если вы плетете эту фигню вдвоем, то вы друг другу нравитесь.
— Да иди ты! — говорит Андреа.
— Эй! Не убивайте гонца! Этот парень был по телику. С зачесом!
Я смотрю на копну кудряшек у него на голове:
— Это что, парик?
— Хуя с два! На-ка подергай!
Он наклоняется ко мне, и я дергаю его за волосы.
— Очень мягкие. — Я вижу, что он уже готов что-то добавить, поэтому продолжаю: — Мягкое с одного конца, жесткое с другого, — и подмигиваю ему. — Как и должно быть, верно?
— Железно, — говорит он и широко улыбается, в то время как маленькая хитрая рожа Кельвина уже напряглась дальше некуда.
Так или иначе, внимание Терри быстро переключается, когда входит полячка Саския! Она им всем нравится! Но мне в любом случае пора идти, моя смена закончилась, и я собираюсь встретиться с подружками, а потом поехать домой к малышу Джонти.
И вот мы сидим в баре «Хеймаркет». У Фионы Си прямая челка и немного глупая развевающаяся в стороны прическа. Жирной шлюхой я бы ее не назвала, но она уж точно не худышка! Естественная полнота — вот доброжелательное описание. У Энджи темные кудрявые волосы, темные глаза, да и вообще она как чертова цыганка. Мы пьем водку с «Ред буллом», и я заговариваю про ребенка Сандры. Он родился с синдромом Дауна, и я говорю Энджи и Фионе Си:
— Я бы ни за что не стала воспитывать ребенка-полудурка. Нет уж, спасибо!
— Да, тебе, наверное, и малыша Джонти хватает, — произносит Фиона Си. Она тут же закрывает себе рот рукой. — Я не это имела в виду, не в том смысле, что малыш Джонти — даун! Просто иногда он немного тормозит…
Вот, блядь, стерва, я сижу и уже начинаю кипеть от злости.
— …ты просто сама ведь рассказывала, Джинти, — Фиона Си уже почти плачет, знает, чертова шлюха, что ее пизда висит на волоске от вздрючки, — что тебе приходится все делать самой, потому что Джонти ничего не умеет! Как и мой Филлип! Поэтому я просто хотела сказать, Джинти, просто хотела сказать, что тебе ни к чему ребенок-инвалид.
Ладно, чертова сучка уже вся извелась: хрен с ней. Корова жирная!
— Если бы у меня такой из щели вылез, я бы сразу сказала акушерке, чтоб даже не начинала хлопать его по спине, чтобы задышал, потому что я ни за что на свете, черт возьми, не повезу его домой!
Перед стойкой два парня. У одного из них классная задница.
— Все совсем по-другому, если ты выносила его, Джинти, чувствовала, как он рос внутри тебя, — говорит Энджи.
— Предположим.
— Поверь мне, Джинти. Когда у тебя уже был собственный ребенок… — Она совсем понижает голос: — Вы с Джонти, кстати, не собираетесь делом заняться?
Я и так только и делаю, что занимаюсь «делом», куда мне еще и ребенок?
— Тебе тридцать четыре, Джинти, — говорит Фиона Си. — Подумай о Сандре. Да, знаю, ей тридцать три, но если ты пустишь все на самотек, то наступит тот возраст, когда случаются плохие вещи. Вспомни Мойру Выкидыш.
Она была права. У Мойры восемь раз случались выкидыши — и это только те, о которых мы знали.