19
Тут Любовь Онисимовна остановилась и, считая свой сказ досказанным, вынула из кармана пузыречек и "помянула", или "пососала", но я ее спросил:
- А кто же здесь схоронил знаменитого тупейного художника?
- Губернатор, голубчик, сам губернатор на похоронах был. Как же! Офицер, - его и за обедней и дьякон и батюшка "болярином" Аркадием называли и как опустили гроб, солдаты пустыми зарядами вверх из ружей выстрелили. А постоялого дворника после, через год, палач на Ильинке на площади кнутом наказывал. Сорок и три кнута ему за Аркадия Ильича дали, и он выдержал - жив остался и в каторжную работу клейменый пошел. Наши мужчины, которым возможно было, смотреть бегали, а старики, которые помнили, как за жестокого графа наказывали, говорили, что это сорок и три кнута мало, потому что Аркаша был из простых, а тем за графа так сто и один кнут дали. Четного удара ведь это по закону нельзя остановить, а всегда надо бить в нечет. Нарочно тогда палач, говорят, тульский был привезен, и ему перед делом три стакана рому дали выпить. Он потом так бил, что сто кнутов ударил все только для одного мучения, и тот все жив был, а потом как сто первым щелканул, так всю позвонцовую кость и растрощил. Стали поднимать с доски, а он уж и кончается... Покрыли рогожечкой, да в острог и повезли, - дорогой умер. А тульский, сказывают, все еще покрикивал: "Давай еще кого бить - всех орловских убью".
- Ну, а вы же, - говорю, - на похоронах были или нет?
- Ходила. Со всеми вместе ходила: граф велел, чтобы всех театральных свести посмотреть, как из наших людей человек заслужиться мог.
- И прощались с ним?
- Да, как же! Все подходили, прощались, и я... Переменился он, такой, что я бы его и не узнала. Худой и очень бледный, - говорили, весь кровью истек, потому что он его в самую полночь еще зарезал... Сколько это он своей крови пролил...
Она умолкла и задумалась.
- А вы, - говорю, - сами после это каково перенесли?
Она как бы очнулась и провела по лбу рукою.
- Поначалу не помню, - говорит, - как домой пришла... Со всеми вместе ведь - так, верно, кто-нибудь меня вел... А ввечеру Дросида Петровна говорит:
"Ну, так нельзя, - ты не спишь, а между тем лежишь как каменная. Это нехорошо - ты плачь, чтобы из сердца исток был".
Я говорю:
"Не могу, теточка, - сердце у меня как уголь горит, и истоку нет".
А она говорит:
"Ну, значит, теперь плакона не миновать".
Налила мне из своей бутылочки и говорит:
"Прежде я сама тебя до этого не допускала и отговаривала, а теперь делать нечего: облей уголь - пососи".
Я говорю:
"Не хочется".
"Дурочка, - говорит, - да кому же сначала хотелось. Ведь оно, горе, горькое, а яд горевой еще горче, а облить уголь этим ядом - на минуту гаснет. Соси скорее, соси!"
Я сразу весь плакон выпила. Противно было, но спать без того не могла, и на другую ночь тоже... выпила... и теперь без этого уснуть не могу, и сама себе плакончик завела и винца покупаю... А ты, хороший мальчик, мамаше этого никогда не говори, никогда не выдавай простых людей: потому что простых людей ведь надо беречь, простые люди все ведь страдатели. А вот мы когда домой пойдем, то я опять за уголком у кабачка в окошечко постучу... Сами туда не взойдем, а я свой пустой плакончик отдам, а мне новый высунут.
Я был растроган и обещался, что никогда и ни за что не скажу о ее "плакончике".
- Спасибо, голубчик, - не говори: мне это нужно.
И как сейчас я ее вижу и слышу: бывало, каждую ночь, когда все в доме уснут, она тихо приподнимается с постельки, чтобы и косточка не хрустнула; прислушивается, встает, крадется на своих длинных простуженных ногах к окошечку... Стоит минутку, озирается, слушает: не идет ли из спальной мама; потом тихонько стукнет шейкой "плакончика" о зубы, приладится и "пососет"... Глоток, два, три... Уголек залила и Аркашу помянула, и опять назад в постельку, - юрк под одеяльце и вскоре начинает тихо-претихо посвистывать - фю-фю, фю-фю, фю-фю. Заснула.
Более ужасных и раздирающих душу поминок я во всю мою жизнь не видывал.
1883
ПРИМЕЧАНИЯ
Рассказ основан на исторически достоверном материале. В Орле действительно долгое время существовал крепостной театр графов Каменских. А.И.Герцен изобразил его в повести "Сорока-воровка" (1848), но не мог в то время назвать имя хозяина театра.
Описанные Герценом события происходили при С.М.Каменском (1771-1835), "просвещенном" театрале, сыне убитого своими крестьянами за жестокость в 1809 году генерал-фельдмаршала М.Ф.Каменского.
Лесков услышал рассказ, когда ему "уже минуло лет девять", то есть в 1840 году.
Исторические неточности в рассказе, отмечаемые исследователями творчества Лескова, свидетельствуют о том, что автор не стремился к точной передаче деталей, а воссоздавал типическую картину.
1. Сазиков П.И. (ум. в 1868 г.), Овчинников П.А. (1830-1888) московские чеканщики по золоту и серебру.
2. "Художником" Гейне называл сапожника (Полн. собр. соч., т.9. М.-Л., "Academia", 1936, с.84); об "идеях" портного - там же, т.4, с.240.
3. Ворт Чарльз Фредерик (1825-1895) - известный парижский портной.
4. Шнип - выступ на поясе женского платья или лифа.
5. Брет-Гарт Френсис (1839-1902) - знаменитый американский писатель. Речь идет о его рассказе "Разговор в спальном вагоне" (1877).
6. Алферьева Акилина Васильевна, (1790 - ок.1860) - бабушка писателя по матери.
7. Водвою - одновременно, сразу.
8. Подоплека - подкладка рубашки (в основном у крестьян) от плеч до середины груди и спины.
9. Кряч - веревка.
10. Слова из сербской песни "Марко-кралевич в темнице" (перев. А.Х.Востокова).
11. Турецкий Хрущук - в настоящее время болгарский город Рущук.
12. Со сносом - с ворованным.
13. Козырь - стоячий воротник.
14. Тальки - мотки пряжи.