В магазин Курыч сам зашёл, я снаружи осталась. Неудобно как-то по магазинам попрошайничать, пусть даже и воду. По домам, конечно, тоже неудобно было. Но ведь и в дома — он стучался, а не я… В общем, торчу под этим магазином, а его всё нет и нет, нет и нет. Пришлось зайти, посмотреть, что там и как…
Что там было и как (мне этот кадрик в память врезался, до того он был нелепый и… и дурацкий). Продавщица, в струнку вытянувшись (а это при её фигурке довольно смешно было, не струнка, а… шарик надулся!), поёт (высоким-высоким голоском тянет, практически пищит): «Каким ты бы-ыл, таким остаааался!..». А Курыч сидит рядышком, прямо на прилавке, и внимательно — да что там «внимательно»! буквально рот открыл! — слушает. Как будто это он — и был, и остался.
Я так и застыла у дверей, а она мне — как будто и не пела, и даже голосом неписклявым, нормальным совершенно:
— Что-то брать будешь?
— Нет… — говорю.
— Ну так а чего?
— Да это Ксанка! — говорит Курыч, спрыгивая с прилавка. Так говорит, как будто они с продавщицей хорошие знакомые!
— Подружка твоя? — спрашивает она. И не дожидаясь ответа, начинает нас выпроваживать. — Ну ладно, вы идите, у меня дел выше крыши. Идите уже, всё, всё, давайте! — Его она легонько толкает, а на меня вообще тряпкой машет, как будто я муха какая-нибудь!
Выходя, Курыч два раза оглядывается…
— Это кто? — спрашиваю.
— Ты не представляешь, она улетает! — выдыхает Курыч.
— Улетает? Как? То есть… куда? — Это я по инерции спросила. Мне-то зачем!
— В Петропавловск! В среду, утром! Сегодня последний день здесь работает!
— Ну так и что? Она знакомая твоя?
— Да нет, — морщится Курыч. — Она и проработала-то здесь пару месяцев… И ещё на хор ходила, в ДК Угольщиков. Но вот, уезжает! — Вид у него… не то чтобы несчастный, скорее… обалдевший.
— Я вот иногда думаю, — раздражаюсь я уже окончательно, — ты дурак или прикидываешься?
— Я не дурак, я… водяной! — И вытаскивает из-за пазухи литровую пластиковую бутылку. Вода!
— А, ну ясно… — наконец, понимаю я. — И всё-таки… странный какой-то способ…
— Странный способ — чего? — удивляется Курыч.
— Странный способ воду зарабатывать. Писклю эту слушать…
Курыч остановился. Резко так затормозил.
— Иди домой, — говорит. Спокойно так. Очень спокойно. Так спокойно, что мне не по себе стало…
Ну что… Я пошла. Дальше, вперёд. Дорога-то всё равно одна… «Я сказал», «молчи», «иди»… Хватит, думаю. Сколько можно? Что за выкрутасы?
Слышу:
— Ладно, стой…
Ну прекрасно! Теперь «стой». Действительно: «неуравновешенный мальчик, невротик»… Я остановилась. Всем своим видом давая понять, что да, выслушаю, но в последний раз. Надоело!
— Слушай… — переминается он с ноги на ногу. Потом начинает пяткой яму в снегу продавливать.
— Слушаю, — говорю я. Тон у меня, чувствую, протокольный. Но это ничего, это так и надо. Я же говорю — поднадоело! И, в конце концов, что такого он мне хочет сообщить вот в этой «топчущейся» манере? В том, что влюблён, он мне, помнится, легко и просто признался. Рекламку возле почты поднял, а там, на обложке: «I love you» — и цветочки. Вот это «I love you» с цветочками он мне и презентовал. «Do you love me?» — спрашиваю. «Yes!» — говорит. А тут — ну что же ты хочешь сказать?
— У тебя никогда такого не было… что ты не хочешь, чтобы кто-нибудь уходил? Ну, или там… уезжал? — спрашивает он.
— Я же не ухожу уже, — говорю.
— Да нет, не ты. Ну, не именно ты…
— Так кто конкретно? Она? — киваю я на магазин.
— Да никто. В том-то и дело, что никто!.. Тебе никогда так не казалось?
— Казалось, конечно, — говорю. — Маргулис уехала, а думаешь, я этого сильно хотела?
— А как ты этого не хотела?
— Сожалела, вот как!
— Вот и я сожалею. Только… сильно как-то. Вот и о Копейке…
— О чём?
— О ком. Магазин — «Копеечка». И всех, кто там работает, Копейками зовут. Хочу как можно больше про неё запомнить…
— Да уж. «Каким ты бы-ыл, таким остаааался!..»! — пищу я.
— Они там ещё «Ходят кони» поют! — подхватывает он, не обращая внимания на мой ультразвук. — Я, как узнал, сразу захотел запомнить… Ну как бы мне запомнить!