Гитлер совершено четко определял причины Первой мировой: «В Германии перед войной самым широким образом была распространена вера в то, что именно через торговую и колониальную политику удастся открыть Германии путь во все страны мира или даже просто завоевать весь мир…». Но теория «мирного экономического проникновения» (экономической экспансии) потерпела поражение, мир уже был поделен между Великими демократиями. Для Германии оставался только один выход — «приобрести новые земли на востоке Европы, люди знали, что этого нельзя сделать без борьбы»{237}.
Еще до прихода к власти Гитлер не скрывал своих целей: «Восток будет для Западной Европы рынком сбыта и источником сырья»{238}. Новая война? А что же защитники демократии и мира? Ответ прозвучит в словах Коллье, который в год начала Второй мировой, говоря о политике кабинета Чемберлена, заметит: «Трудно избавиться от ощущения, что настоящий мотив поведения кабинета… указать Германии путь экспансии на восток, за счет России…»{239}. А французская «Matin» на первой полосе будет открыто призывать: «Направьте германскую экспансию на восток… и мы на западе сможем отдохнуть спокойно»{240}.
ОГРАНИЧЕНИЕ ВООРУЖЕНИЙ
Ограничение и сокращение вооружений было предусмотрено «четвертым пунктом» Вильсона: «соответствующие гарантии, данные и принятые, что вооружение народов будет уменьшено до низшей меры, совместимой с национальной безопасностью». Однако в мирных переговорах этот пункт вылился только во вступительные слова, предпосланные к принудительному разоружению побежденных, «чтобы сделать возможным начало ограничения вооружения всех народов…». Сокращению вооружений был посвящен параграф 8 соглашения о Лиге Наций. Он предусматривал совместное «сохранение мира… общими действиями международных обязательств…». Однако на практике никто не захотел брать на себя никаких обязательств. В итоге, как отмечал Н. Головин, «параграф 8 устава Лиги Наций превратился для держав, подписавших Версальский мирный договор в «международное» обязательство вести переписку на тему «об ограничении вооружений до низшей меры»{241}.
У. Черчилль, так описывал данный механизм работы в кризисной ситуации: «Лига Наций? Вот как она поступит. Между двумя странами возникают серьезные противоречия, которые грозят привести к войне. Совет Лиги Наций экстренно собирается и после продолжительных дебатов решает послать обеим сторонам увещевательную телеграмму, приглашая их принять меры к устранению всякой опасности вооруженного столкновения. Обе стороны продолжают угрожать друг другу. Война неизбежна. Совет вновь экстренно собирается и после продолжительного совещания решает… послать правительствам обеих стран новую телеграмму, в которой, ссылаясь на первую, предлагает немедленно разоружиться. Страны не обращают на это внимания. Начинаются военные действия. Война свирепствует. Совет Лиги Наций вновь экстренно собирается и после долгих прений решает послать правительствам этих стран третью телеграмму: «Ссылаясь на первую и вторую телеграммы, уведомляем Вас, что если Вы не прекратите немедленно войну, я заявляю Вам, что… не пошлю Вам больше ни одной телеграммы»{242}.
В конце 1921 г. на Вашингтонской конференции Франция заявит, что сможет пойти на сокращение вооружений, только если США заключат с ней военный союз на случай нападения Германии. «Представители Америки ограничились общими словами, но от ответа по существу уклонились. Этим самым, — по мнению Н. Головина, — они в самом начале Конференции похоронили своими же руками вопрос об ограничении сухопутных вооружений»{243}.
«Для немцев же, — по мнению немецкого писателя Э. Канетти, — «Версаль» означал не столько поражение… сколько запрет армии, запрет на священнодействие, без которого они едва представляли себе жизнь. Запретить армию было все равно, что запретить религию»{244}. Однако в Германии запрет армии вначале воспринимался лишь, как временное ограничение суверенитета. Но после франко-бельгийской оккупации Рура в 1922 г. запрет армии стал ощущаться немцами как прямая угроза их существованию.