"Погоди, но почему же из всей этой тягомотины, из безличия так отчетливо выделяется миг Настоящего? В нем сосредоточены почти все наши переживания... Этого Тураев своим "древом" не объясняет. Недоработочка. Здесь... ага, здесь вот какая модель подошла бы: жизнь - магнитофонная лента, на которой все уже записано. Когда ее прокручивают, она "живет" - живет сейчас, именно в том месте, которое проходит мимо магнитной головки. Это ее "настоящее", то, что перемоталось на левую бобину, "прошлое", а на правой - "будущее". Лента тоже может считать себя самостоятельным существом (или головка?..), которое "выбирает" и "решает", что дальше прозвучит из динамиков: слова или музыка, даже какая именно... она может даже считать в самообольщении, что мелодии и их красивое звучание - это она сама "делает", а шумы, хрипы, искажения - это от стихии или даже от чьих-то интриг. А все записано на ней. Вот так и в нас, в нашей жизни? Боже мой!.."
Чекан сел, провел рукой по лицу. Он внес и свою лепту в идею Тураева, надо же, хотя стремился опровергнуть. Вот это да! "Не оставить ли и мне заметки?.." Он попытался рассмеяться, но тотчас оборвал дико прозвучавший в темной комнате неуместный смех. Если он подумывает о предсмертных записях на манер тураевских, это не смешно. Это значит, что он в душе уже смирился с неизбежной кончиной.
И показалось вдруг Борису, что окружающая тьма, подсказав ему последний вывод, теперь терпеливо и холодно ждет его конца.
"Да нет, постойте! Я вам не Загурский и Хвощ, пиететствовавшие перед великим авторитетом! Какого дьявола я должен соглашаться с этим идеальным геометрическим миром, в котором мы записаны линиями-траекториями в застывшей материи?.. Ах, эта вера в формулы, это поклонение числам, циркулю и линейке! (В самой сварливости, с которой Чекан оспаривал идею, содержался немалый истерический испуг.) По этим идеалам получается, что из меня незримо торчит сейчас еж координатных осей: влево-вправо, вверх-вниз, вперед-назад и в прошлое-будущее. А что, если в будущее ось не торчит? Если вся материя, все бытие наращивается со мной в будущее? Очень просто!.. Постой: наращивается. Значит, есть куда наращиваться. Значит, будущее уже есть - материальное будущее, ибо иных не бывает. М-да..."
Он снова лег, закинул руки за голову.
"Ну а если мир не четырехмерен? Это ведь только мы сами замечаем четыре измерения, да и то четвертое для нас как в тумане... Пятимерен! Тогда то, что застыло по нашим четырем, может свободно изменяться-развиваться по пятому. Эге, в этом что-то есть!.. - Борис оживленно приподнялся на локте, но тут же и опал. - Ничего в этом нет. Все рассуждения для пяти, - шести- и вообще N-мерного мира точно таковы, как и для четырехмерного. И даже для трех- и двухмерного. Мир существует в таком-то количестве измерении - значит, все в нем уже есть. Свершилось. Мир существует, этим все сказано".
И чем глубже проникал Чекан в тураевскую идею (а чтобы оспорить, надо сначала понять), тем основательней увязал в ней мыслями, чувствами и воображением. Как муха в липучке. Как лось в болоте, от каждого рывка погружающийся все глубже. Скоро он совсем обессилел, не мог более мыслить крупно, вселенскими категориями; в голове возникал то образ черного, сухого, многоветвистого древа в серой пустоте, то образ сетей из магнитных лент каждая пробегает мимо своей магнитной головки Настоящего. "И зачем только я окликнул сегодня Стаську? - подумал Борис в вялой тоске. - Э, чушь: окликнул Стаську!.. Все записано: материальная ветвь-траектория моего наименования пересечется сегодня с траекторией, помеченной индексами " Коломиец С. Ф.", обменяется с ней некой информацией, а потом начнется необратимый процесс ее усвоения: воспоминания, обдумывания, оспаривания, дополнения... Пытаясь опровергнуть, только обогатил и развил эту мысль - на свою погибель. Чего ж тебе еще?.." Он лежал, чувствуя, как расслабившееся тело холодеет, деревенеет. Сердце билось все медленней. Дыхание слабело. Мыслей больше не было; чувство жалости к себе пробудилось на миг, но и его тотчас вытеснило: "И эта жалость записана..." На потолке желтым мечом прокрутился отсвет автомобильных фар, за окном проурчал мотор. "И это записано: и сама машина, и мои наблюдения отсвета ее фар. И то, что я об этом думаю... и даже то, что думаю, что я об этом думаю, - и так далее, по кругу. Выхода нет. Действительно, какая злая бессмысленная шутка - самообман жизни. Околевать, однако, пора..." Эта последняя мысль была спокойной, простой, очевидной. "Твой путь окончен. Спи, бедняга, любимый всеми... На надгробии, впрочем, напишут не "Ф. Берлага", а "Б. В. Чекан" с годами рождения и смерти - но это тоже все равно". В этой мысли не было юмора. Ничего не было.
Сейчас Борис находился в том, переходном от бодрствования ко сну, состоянии дремотного полузабытья, когда наша активная "дневная личность" постепенно сникает, а "ночная" - личность спящего живого существа, проявляющая себя во снах, - еще не оформилась. Это состояние безличия, как известно, наиболее близко к смерти.
Стасик Коломиец бежал через ночной город, путаясь в полах незастегнутого плаща, искал огонек такси. Шел третий час ночи, машин не было, трамваев и троллейбусов и подавно, и он то бегом, то скорым шагом одолевал квартал за кварталом по направлению к университетскому городку.
...Вернувшись домой после встречи с приятелем, он уже собрался было лечь спать, но, волнуемый нераскрытым делом, полистал учебник криминалистики. И набрел в нем на раздел "Психический травматизм", набранный мелким шрифтом, каким набирают места, необязательные для изучения. В вузе и потом Коломиец не раз собирался прочесть его, но все оказывалось недосуг. А теперь заинтересовался.
Авторы раздела анализировали случаи обмороков, истерических припадков и даже помешательств от внезапных сообщений о несчастьях, якобы приключившихся с близкими или с имуществом потерпевших; они рассматривали и еще более интересные случаи травм или болезней, образованных внушением: дотронутся, например, до кожи впечатлительного человека кончиком карандаша, а скажут, что горящей сигаретой, - и пожалуйста, у него на этом месте возникает ожог. Не обходили они молчанием и те - редкие, к счастью - случаи, когда эффект внушения или самовнушения приводил к смерти. ("Не переживайте, мамаша, сказал молодой врач пожилой мнительной женщине, которая подозревала у себя все сердечнососудистые недуги, - мы с вами умрем в один день". И случилось такое, что именно у него был скрытый порок сердца - и от внезапного приступа он умер во время приема. Женщина в этот день как раз пришла закрывать бюллетень, но как только узнала о смерти врача, тут же скончалась сама.)