Моя б воля, убил бы его и только патроны пожалел бы…
Эти полтора месяца я никогда не забуду. Мне кажется, что наряду с общеобразовательной школой и военной службой надо ввести ещё и обязательную, скажем, вот такую полуторамесячную отсидку для всех граждан. Обязательную. Пусть научатся ценить свободу, когда сидишь дома, а не в тюрьме. Вот так я тогда рассуждал.
Позже, откровенно скажу, поколебался в своём мнении.
Дело в том, что я убедился: многие на воле живут хуже, чем в тюрьме. Здесь хоть тепло, светло, кормят, поят, раз в неделю кино показывают.
А там, на воле, у нас миллионы людей в стране думают каждый вечер, что поесть завтра, сотни тысяч — где жить, где переночевать — под мостом, у вентиляционной шахты метро или в городском саду на скамейке. (Выбор, как видите, есть.) В тюрьме умрёшь с тоски, целый день ничего не делаешь. А на воле — у нас в стране миллион триста тысяч безработных — они тоже целый день ничего не делают. Им что, лучше? И потом в тюрьме есть одно несомненное преимущество — там тебя не арестуют. На воле же, как вы могли убедиться из всей этой истории, такой гарантии нет.
Вышел я (и ещё двое, мне подобных) в середине августа.
Жарища — не продохнёшь. Отвык за это время от шума. А тут машины грохочут, бензином воняет, народу на улицах — толпы. (Во всяком случае, пока что больше, чем в тюрьме. Надолго ли?)
Как вам описать мои чувства в тот момент?
С одной стороны, мне вдруг всё стало безразлично — ну к чему эти демонстрации, митинги, протесты, вся эта говорильня, размахивание руками? К чему вообще за что-то бороться, чего-то требовать? Почему не жить как все — заработать на кусок хлеба любым способом, в том числе и таким, как я раньше, может быть, не очень благородным, зато нехлопотным и верным? Или работая в этой адвокатской конторе. Тоже не каторга. А в остальное время тренироваться, забегать в ресторанчики, крутить с девчонками…
Жить как все…
Но вот все ли так живут? Почему, например, Эстебан живёт иначе? Почему его беспокоит, как живут другие? Плевать мне, в конце концов, на остальных. Что важней, чтоб десять человек, включая меня, имели приличную работу или я — отличную, а девять никакой? А? Это вопрос. И на него не так-то просто ответить.
Словом, как уже сказал, с одной стороны, мне было в тот день всё безразлично. Но с другой — я испытывал жгучую ненависть к этому элегантному мерзавцу-судье, который лишил меня не только полутора месяцев свободы, но и полуторамесячного заработка у Франжье, вряд ли тот оплатит мне этот вынужденный прогул…
Представьте — оплатил!
Это вообще очень любопытная история. Я вам её подробно расскажу. Так вот, не прошёл я и двух кварталов, как меня нагоняет «фиат» Гудрун. Тормозит у тротуара с таким скрежетом, что все прохожие останавливаются. Она выскакивает, бросается мне на шею, кричит:
— Как же я тебя проворонила! Всё утро дожидалась у ворот.
— Нас через другие двери выпустили.
— Скорей поехали обедать, нас ждут.
«Кто бы нас мог ждать?» — думаю, но есть хочу зверски и потому залезаю в «фиат».
Дорогой небрежно интересуюсь, скольких любовников она переменила за моё отсутствие. Она морщит лоб и серьёзно вспоминает:
— Двух, по-моему, двух. Или трёх?..
— Что ж так мало? — спрашиваю с невыразимым (как мне кажется) сарказмом.
— Некогда было, Ар, другие дела. Поважней.
Только я собрался произнести на эту тему несколько ядовитых слов, как «фиат» внезапно останавливается (чуть не стукаюсь лбом о ветровое стекло).
Мы вылезаем и входим в один из самых дорогих ресторанов города. Наверное, мы выглядим странной парой: Гудрун в своих неизменных (даже в эту жару) чёрных брюках и обтягивающем лиловом батнике, волосы рассыпаны по плечам, по спине, по груди, длинный нос торчит, как бушприт у каравеллы, и я в измятых брюках, небритый, непричёсанный. Но швейцар молчит — в наше время по внешнему виду не определишь, кто миллионер, а кто гангстер, но и тот и другой достойны уважения.
Проходим в отдельный бокс за занавесками, там накрыт стол. И кого же я вижу за столом, улыбающегося, гостеприимного? Адвоката Франжье, нашего шефа. Красив, элегантен, чёрные усики блестят, чёрные волосы сверкают, загорелый. Красавец! (Уж не вошёл ли он в коллекцию Гудрун?)