Тяжёлая штука ожидание. Самая трудная. Потом-то я привык. Но вначале…
В этом окраинном районе на улицах тишина. Прогрохочет вдали электричка, залает собака, прошелестит машина. Откуда-то музыка еле слышна, откуда-то — смех, детский писк.
Ждём.
В начале двенадцатого очередной автомобильный шелест не замер, как остальные, приблизился, и машина медленно въехала в гараж.
Мы быстро надели маски, пригнулись. Зажёгся свет. Судья нажал кнопку, и металлическая дверь гаража опустилась.
Вот тогда мы и вышли.
Я б не сказал, что он испугался.
— Кто такие? Что вам нужно? Вы знаете, с кем имеете дело? — спрашивает. Ну и наглец!
— Знаем, — один из ребят отвечает. — Поворачивайся носом к стене и не вздумай орать.
— Не беспокойтесь, — отвечает, — но много не разживётесь, у меня с собой денег нет, и машина не новая.
Однако носом к стене повернулся. Гудрун держит пистолет.
Парень он здоровый, но ребята завели ему руки за спину, надели наручники (мы их накануне купили — они в городе на каждом углу продаются, как, впрочем, и пистолеты, и винтовки, и кастеты, и рогатки фабричного производства, и даже старые мины противотанковые, и штыки, и, если очень поискать, автоматы).
Заткнули рот кляпом, надели на голову капюшон, засунули в его же машину и поехали за город.
У меня всё время было такое чувство, словно я сплю, словно это не я, а кто-то другой двигается, садится за руль, ведёт машину… Я наблюдаю за Гудрун и ребятами, отмечаю каждую мелочь, их жесты, выражение лиц (маски в пути мы сняли). Они уверены в себе и спокойны. Впечатление такое, что они всю жизнь только этим и занимались.
Мы едем по пустынным ночным улицам. Стоит мне пережать на педаль, Гудрун рявкает: «Тише! Тише же! Не превышай скорость!» Ах да, я вспоминаю бесчисленные прочитанные мною детективные романы — нет водителей, которые бы так свято уважали правила дорожного движения, как преступники после совершения преступления.
Наконец мы въезжаем в тёмный-тёмный лес. Где он? В скольких километрах от города? Как мы туда добрались? Убей меня бог, если я могу ответить на эти вопросы — всю дорогу Гудрун, как лоцман, указывала мне маршрут.
Остановились. Возле озера. Наверное, того же самого, на берегу которого наш спортивный лагерь — у нас в окрестностях только одно озеро, но оно большое, бог знает, на каком мы берегу…
Выходим. Тишина прямо ощутимая, словно в сурдокамере. Так и кажется, протянешь руку — уткнёшься в тишину. Но потом начинаешь эту тишину слышать: сухие ветки трещат, лягушки квакают, вода булькает, жуки гудят, птицы кричат, какие-то шорохи, свисты, стуки. Словом, тишина целиком наполнена шумом. Но это шум, который для нас, городских жителей, не слышен. Мы привыкли к грохоту воздушной железной дороги, треску мотоциклов, визгу тормозов, гудению беспрерывного автомобильного потока, гвалту толпы. Если всего этого нет, значит, кругом тишина.
То же относится к запахам. Только наоборот. Бензиновую вонь, запах асфальта, пыли, камней, толпы мы не ощущаем, привыкли. А вот запах озёрной воды, хвойного леса, цветов прямо пьянит.
Ну ладно. Выволакиваем судью, бросаем его на землю.
Некоторое время смотрим на него. Я замечаю, что он в смокинге, значит, возвращался из гостей. Взошла луна, и светло как днём, и до чего же нелепо выглядят узконосые лакированные ботинки, блестящие чёрные лампасы на чёрных брюках, белая крахмальная манишка со съехавшей набок чёрной бабочкой в этом лунном благоухающем лесу.
Парни подходят к лежащему и принимаются за работу. Бьют ногами, выбирая места, где побольнее. Делают мне приглашающие жесты рукой. Из-под капюшона доносятся глухие крики. Потом прекращаются.
Гудрун поднимает руку, ребята останавливаются, тяжело дыша.
И вдруг мною овладевает странное чувство, похожее на жалость к этому человеку, к его нелепым чёрным ботинкам, скрюченному в безнадёжной попытке защититься телу. И эти полтора месяца тюрьмы кажутся мне таким пустяком, в конце концов, он делал своё дело. Должен же кто-то его делать…
Гудрун наклоняется к неподвижному телу, прислушивается, торопливо снимает капюшон — она, наверное, боится, не отдал ли судья богу душу. Я стою рядом — эдакий величественный монумент, словно отлитый из бронзы, в чётком, ясном, голубом свете луны. (Таким, во всяком случае, кажусь себе я сам.)
Вздрагиваю. Мне кажется, что сейчас я увижу бледное лицо мертвеца. Но то, что я вижу, оказывается ещё страшней — это ясный, полный ненависти взгляд широко раскрытых глаз судьи, устремлённый на меня.
Ребята и Гудрун в стороне, а я на виду. Он, конечно, узнал меня. Один этот его взгляд обойдётся мне в десять лет тюрьмы! И тут меня охватывает ярость. Почему всё так получается! Почему нужно было идти на эту дурацкую демонстрацию, а полицейским её разгонять, а мне с ними драться, а судье приговаривать меня к тюремному заключению, а нам его избивать, а ему меня узнавать, а луне светить, а… А, а, а!..