Что делать? На этот вопрос отвечает один из ребят:
— Он тебя узнал, Ар, теперь его нельзя выпускать. Надо кончать.
— Сволочи, вы за это заплатите! — неожиданно громко кричит судья, кляп выпал у него изо рта. — Я тебя найду, я тебя запомнил, мерзавец, я вас всех найду!..
Хлопает выстрел, странно тихо хлопает (я и не заметил глушителя). Судья дёргается и замолкает. На белой манишке растекается красное пятно.
Теперь ребята меня не замечают. Они действуют быстро и ловко. Тот, что стрелял, возвращает пистолет Гудрун. Они хватают тело, снимают наручники, тащат к озеру, привязывают к ногам домкрат, который Гудрун достала из багажника и бегом принесла им. Раскачав, швыряют тело в озеро. Раздаётся глухой всплеск, частое бульканье, и вновь наступает тишина. Только высоко в небе с тихим рокотом проплывает самолёт с американской военной базы.
— Поехали, — деловито говорит Гудрун. Мы все (я — как автомат) усаживаемся в машину и едем в город. Машину бросаем недалеко от дома судьи. Ребята уходят. Молча. Не простившись. Мы с Гудрун едем домой.
Прежде чем сесть в машину, Гудрун тщательно вытирает пистолет и спускает его в водосток.
Когда мы входим в дом, на дворе начинает светать. Гудрун неторопливо заваривает чай, съедает кучу огромных бутербродов, яичницу, кусок холодной курицы. Всё это молча. Потом уходит в ванную и долго плещется там под душем. Наконец ложится в постель. Я, сбросив где попало одежду, уже лёг и притворяюсь спящим. Она гасит свет, и вскоре я слышу её тихое, ровное дыхание. Она безмятежно спит, как человек, честно и плодотворно проведший свой рабочий день.
Что касается меня, то сна ни в одном глазу. Без конца чёткой вереницей проходят картины этой ночи.
В какой-то момент я ощущаю такую тоску, такую боль в груди, что встаю, иду на кухню, выпиваю из горлышка две бутылки пива.
Значит, вот она, борьба, о какой мне говорил Франжье. В эту ночь я перешёл Рубикон, я стал по другую сторону баррикады, пересёк водораздел… Идиотская фразеология! Почему не называть вещи своими именами? Я стал преступником, соучастником убийства. И винить-то некого… В чём я могу упрекнуть Гудрун и ребят? Ведь они всё это делали ради меня. За меня мстили. Рисковали. И убили тоже ради меня, не их — меня ведь узнал судья. Так кого ж упрекать? Кто истинный виновник?
Потом у меня в голове появляются совсем уж дурацкие мысли. Мне начинает видеться какая-то чертовщина. А не спектакль ли всё это? Заранее и хорошо продуманный сценарий? Почему Франжье не стал защищать меня в суде? Почему сам (непривычная честь) пригласил с Гудрун на обед в роскошный ресторан? Почему они насели на меня с этой местью? И кто так тщательно продумал и подготовил её? (Зная, что я на это не способен.) И (уж совсем бредовая мысль) когда Гудрун сорвала с судьи капюшон, не знала ли она заведомо, что он в сознании и увидит меня и узнает? И не будет тогда иного пути, как убить его? Сделали меня соучастником, а значит, окончательно прибрали к рукам?.. Словом, чего только в голову не лезет.
Поворачиваюсь к Гудрун, внимательно рассматриваю её. Во сне она выглядит моложе и… добрей. Она безмятежно посапывает. Даже нос не кажется сейчас таким длинным. Щёки порозовели. Её густые волосы (уж если есть у неё что красивого, то это волосы) рассыпались по подушке. Спокойно спит молодая женщина, не знающая кошмаров, угрызений совести, тяжких сновидений. «Право, — усмехаюсь про себя, — только крыльев не хватает моему ангелочку».
Снова встаю. Иду на кухню, выпиваю ещё две бутылки пива. Снова ложусь, закрываю глаза и… внезапно просыпаюсь. Смотрю на часы. Оказывается, я проспал как убитый семь часов. Солнце так и печёт через открытое окно. А Гудрун и след простыл. На кухонном столе нахожу записку: «К обеду буду в нашем ресторанчике. Жду».
До обеда целый час. Обед на этот раз будет для меня и завтраком. Встаю разбитый. Принимаю душ. Одеваюсь. Ровно в два вхожу в зал «Свидания гладиаторов». Гудрун уже ждёт меня.
Она, как всегда, поглощает чересчур обильный и сытный обед. Чему я, как всегда, удивляюсь.
Когда мне приносят кофе, а ей сигареты, наконец начинаем беседу.
— Ты молодец, — говорит, — расквитался с этим мерзавцем.
Лесть настолько очевидна, что приводит меня в ярость.
— При чём тут я?! Чем я молодец? Я, что ли, это придумал? Я его утянул? Я избил? И убил? Да я вообще сбоку припёка!.. — говорю всё громче.